Компас

Сегодня сама идея, что в 1872 году можно было уехать из Марселя и приехать в Париж, чтобы стать поэтом, имея в кармане два-три сонета, несколько полновесных франков и зная названия кафе, где собирается богема, — «Табуре»[401], «Полидор»[402], кажется неожиданной… Представляю себе молодого человека из Инсбрука или Клагенфурта, едущего в наши дни в Вену, имея с собой лишь письмо своего учителя немецкого языка и собственные стихи в своем айпаде; ему придется изрядно потрудиться, чтобы найти собратьев, — чешский абсент и всевозможные наркотики, чтобы подстегнуть чувства, — это пожалуйста, но вот поэзию — ни за что. Возможно (к великому счастью для поэзии), я очень плохо знаю свой город, тем более что я не хожу по вечерам в кафе, а поэтов толком вообще не знаю, они всегда мне казались опасными искусителями, особенно в начале XXI века. Жермен Нуво был настоящим поэтом, он искал Бога в аскезе и молитве и сошел с ума, сраженный «меланхолическим бредом, сопровождаемым мистическим психозом», как записали врачи клиники Бисетра, где его в первый раз продержали шесть месяцев. Как отмечала в своей статье Сара, первый приступ белой горячки у Нуво полностью совпал с возвращением Рембо из Харара и продолжался до самой смерти поэта; Рембо скончался в ноябре 1891 года, тогда же Нуво покинул лечебницу. Разумеется, Жермен Нуво не знал о кончине своего бывшего спутника; не сумев устроиться в Ливане и после долгих странствий по Франции, Жермен вновь решил предпринять путешествие на Восток, в Алжир: он написал Артюру Рембо в Аден о своем желании поработать художником-декоратором в Александрии или Адене и просил его, во имя их прежней дружбы, организовать ему канал. «Скоро будет два года, как я не видел Верломпа», — писал он. Сара нашла это письмо к покойнику очень трогательным; Верломп — Верлен вполне мог сообщить ему о смерти Рембо, случившейся два года назад. Шепот в ночи. Приятно сознавать, что еще сегодня исследователи азартно — по причине отсутствия доказательств — пытаются доказать, что именно Жермен Нуво является автором «Озарений», а не моряк Рембо; собственно, мы никогда не узнаем правды.

Сара терпеливо прослеживала приключения (скорее, злоключения) Жермена Нуво в Бейруте и Алжире. Он тоже грезил о Востоке, так сильно, что даже пытался там обосноваться, поступив преподавателем в греческий католический коллеж Бейрута. Сара обошла все греческие католические учреждения Ливана, пытаясь отыскать в разрозненных временем и войнами архивах его заявление о приеме на работу, а главное, причину его увольнения с должности преподавателя уже через несколько недель после начала работы; безуспешно. Остается лишь полагаться на предание, согласно которому у Жермена началась связь с матерью одного из учеников. Но, принимая во внимание его места работы во Франции и множество впечатляющих рапортов от его французских начальников («Этот человек может быть кем угодно, только не преподавателем», — писал директор одного из лицеев), Сара считает, что, скорее всего, Жермена Нуво уволили по причине его некомпетентности. Он пробыл в Бейруте до осени, без денег, без работы, пытаясь оплатить свои долги. Рассказывают, что он влюбился в слепую девушку и посылал ее в Баб-Идрис[403] просить милостыню для них обоих; возможно, это та самая женщина (слепая или нет), которую он описывает в одном из своих ливанских сонетов, наполненных восточным колоритом:

О! вкруг твоих волос пишу лазурный фон,
Тон кожи — золотой, неяркий и нерезкий,

Как роза чайная! — и белый твой хитон…

Ты ангел во плоти, сошедший с древней фрески[404].

В конце концов он, возможно, чего-нибудь и добился бы и даже получил бы некоторое возмещение убытков, и консульство Франции отправило бы его обратно в Марсель на «Тигре», пакетботе Компании морских перевозок, делающем остановку в Яффе, но наихристианнейший Жермен Нуво не мог устоять и, оказавшись рядом со святыми местами, пешком отправился в Иерусалим, а затем в Александрию, прося по дороге милостыню на пропитание; спустя несколько недель он сел на «Ла Сейн», идущий в Марсель, а в начале 1885 года вместе с Верленом снова пил абсент в парижских кафе.

Я открываю томик «Плеяды», соединивший Нуво и Лотреамона, Восток Жермена с Уругваем Изидора, тот самый томик, где сегодня Дюкасс де Лотреамон царит в одиночестве, избавившись от своего случайного соперника, — такова участь Humilis, вполне в духе избранного им для себя имени; нищенствующий поэт, Христов безумец, он никогда не хотел переиздавать те немногие из своих стихов, которые были опубликованы, но сегодня (по крайней мере, так считает Сара) Stella maris[405] блестит, словно звезда, спрятанная за тучами забвения: