Компас

Этот час мог бы стать временем молитвы, временем открыть «Часы полуночников» и молиться; Господи, сжалься над теми, кто, как я, не верит, но ждет чуда, которое не сможет узреть! Однако чудо было рядом с нами. В пустыне, вокруг обителей святых отцов, некоторые чувствовали аромат ладана; среди бескрайнего каменного пространства они слушали предание о святом Макарии, отшельнике, который однажды, на закате жизни, собственноручно убил блоху; свершив сию месть, он очень опечалился и, чтобы наказать себя за такой проступок, обнаженным провел шесть месяцев в каменном колодце, пока тело его не превратилось в сплошную рану. Он скончался с миром, «оставив в миру воспоминание о своих великих добродетелях». Мы видели столп Симеона Столпника, изъеденный временем камень в большом розовом соборе Святого Симеона, чью наготу летними вечерами освещали небесные светила, человека звезд, разместившегося на высокой колонне в чаше сирийских долин; мы заметили святого Иосифа из Купертино[677], шута, склонного к левитации; ряса и левитация превращали его в голубя, летающего среди церквей; мы прошли по следам святого Николая Александрийца, также державшего путь в пустынные пески, что являют собой божественный след, распыленный под палящим солнцем, и другие, не столь знаменитые следы, что покрывают тонким слоем своей пыли камешки, гальку, ущелья, останки, обласканные луной и легко крошащиеся от зимы и забвения: паломники, утонувшие под стенами Акры, легкие, наполненные водой, разъедающей Землю обетованную, рыцарь, варвар и каннибал, приказавший зажарить неверных в Антиохии, прежде чем посреди восточной жары обратиться к единому божеству; черкесский сапер с крепостной стены Вены, выкопавший руками судьбу Европы, предавший и прощенный; маленький средневековый скульптор, сутками вырезавший из дерева Христа и напевавший Ему колыбельные, словно кукле; испанский каббалист, уткнувшийся носом в «Зогар»[678]; алхимик в пурпурном платье в поисках неуловимого меркурия; персидские волхвы, чья мертвая плоть никогда не оскверняла землю; вороны, клевавшие глаза повешенных вместо вишен; дикие звери, разрывавшие осужденных на аренах; опилки, песок, поглощавший их кровь; вопли и пепел костров; олива, изогнутая и плодоносящая; драконы, грифоны, озера, океаны, бескрайние осадочные породы, где, как в темнице, тысячелетиями томятся бабочки, горы, исчезающие в собственных ледниках, камень за камнем, секунда за секундой, вплоть до жидкой солнечной магмы, все вещи поют хвалы своему создателю — но вера отторгает меня, низвергает во мрак ночи. Если не считать сатори хлопушек инструктора по плаванию в мечети Сулеймана Великолепного, нет лестницы, чтобы посмотреть, как поднимаются наверх ангелы, нет пещеры, где можно проспать двести лет под охраной собаки подле Эфеса[679]; одна лишь Сара обрела в иных пещерах силу традиции и свой путь к просветлению. Ее долгий путь к буддизму начался с научного интереса: когда в начале своей карьеры она работала над темой о чудесном, она обнаружила в «Золотых лугах» Масуди историю Будасафа — ее путь на восток идет через классический ислам, христианство и даже загадочных сабиев[680] из Корана, получивших, как считает Масуди[681] из глубины своего VIII века, наставления от Будасафа[682], первого мусульманского воплощения Будды, которого он соотносит с Гермесом Трисмегистом. Она терпеливо реконструировала версии этих повествований, вплоть до их христианского аналога, жития святых Варлаама и Иосафата, сирийской версии истории бодхисаттвы[683] и его пути к просветлению; она увлеклась житием самого принца Сиддхартхи Гаутамы, Будды нашей эры, и его наставлениями. Я знаю, она возлюбила Будду и тибетскую традицию, откуда переняла практику медитации, личности Марпы-переводчика[684] и его ученика Миларепы[685], черного мага, который где-то около тысячного года, покорившись суровой дисциплине, насаждаемой его учителем, сумел достичь просветления за одну жизнь, о чем мечтают все стремящиеся к пробуждению — и среди них Сара. Она быстро оставила колониальный опиум, сконцентрировавшись на Будде; ее вдохновляли ученые, миссионеры и авантюристы Нового времени, исследовавшие Тибет и распространявшие в Европе тибетский буддизм, пока, начиная с 1960-х годов, великие тибетские учителя не обосновались во всех концах Европы и не начали сами передавать духовную энергию. Подобно раздраженному садовнику, которому казалось, что, разбрасывая семена во все четыре стороны, он уничтожает сорняки, Китай, занимая Тибет, сжигая монастыри и отправляя множество монахов в ссылку, рассеял тибетский буддизм по миру.