Компенсация. Книга 1 и 2

Начало марта. Но весны и близко не видно. Было снежно и прохладно. Платон всего на десяток километров отъехал от города и, как будто, попал в иной волшебный мир. В деревне всё было не так, как в городе. Здесь всё было ближе к природе, поэтому окружающие пейзажи затронули тонкие струнки в душе Платона. Ведь нет, не было и не будет человека, который оставался бы равнодушным, созерцая снежные просторы, даже если этот человек рыцарь борьбы с мракобесием во всех его проявлениях. Платон был культурный, начитанный и любознательный товарищ, поэтому он легко вспомнил стихи Вяземского и произнёс их, выйдя из машины: "Лазурью светлою горят небес вершины; блестящей скатертью подёрнулись долины, и ярким бисером усеяны поля. На празднике зимы красуется земля… " Да… надо идти и работать, но, всё-таки, как здесь красиво. Другой мир, однако. Платон обратил внимание, что в деревне снега намного больше, чем в городе. Здесь его практически никогда не убирают с дорог, и снег здесь гораздо белее городского. Здесь снег без налёта городской грязи и грехов. Вот где можно встать на лыжи и покататься – с грустью подумал Платон – а не писать про всяких мракобесов. Надо мне, как Вяземскому, взять и разразиться лирическими стихами про белое безмолвие, о шёпоте метели, о запахе дыма, что вырывается из печных труб. Хотя, тогда меня коллеги не поймут, ибо борьба с мракобесием не предполагает всякие ути-пути.

Первый абориген, который попался на глаза Платону, был Санёк, местный алковетеран и по совместительству супруг Варвары. Санёк стоял посреди деревенской улицы и был занят созерцанием своего внутреннего мира после вчерашнего вдумчивого возлияния в компании своего кума. Сейчас он вспоминал, что они отмечали, наверняка что-то значительное, ибо до сих пор штормит. Из-за этих воспоминаний Санёк не смог даже быстро прореагировать на слова Платона, который понял, что перед ним настоящий деревенский пролетарий, а не зомби, хоть внешне абориген чем-то был похож на несвежего зомби. Вот ради таких людей и трудился Платон, разоблачая вековые напластования дремучести среди народа. Поэтому Платон терпеливо обратился к Саньку в третий раз; с пролетариатом надо быть вежливым и терпеливым, всё-таки это передовой авангард всего человечества, гегемон ёптыть.

Санёк, наконец, понял, что к нему обращается посторонняя, явно городская личность, поэтому включил режим максимального понимания, что вылилось в некоторый набор слов "Чё!", "А чё!", "Мля, значит!", "Ты чё!". Платон перевёл эти слова на понятный язык: получалось, что так абориген сказал "Внимаю путник". Диалог вроде налаживался. Через пару минут такого общения Санёк уяснил, что городскому фрукту требуется Тимофеевна, коза старая.

Он махнул рукой в сторону домишка Тимофеевны и стал рассказывать городскому о том, что они с кумом сегодня приболели и им требуются лечебные процедуры, однозначно. Может городской человек составит им компанию, то есть будет третьим – с надеждой спросил Санёк. У него просто не было денег на поправку здоровья.

Платон решительно отказался от такой перспективы, что Санька несколько огорчило.

Вот почему наши пролетарии так неумеренно пьют водку – подумал Платон. Ведь всё должно быть наоборот: чем ближе к коммунизму, тем народ должен постепенно отказываться от этой дурной привычки и брать пример с великих людей. Ведь классики водку не хлестали собравшись на троих. Товарищ Маркс не собирался с товарищем Энгельсом и примкнувшим к ним ренегатом Каутским где-нибудь в парижской подворотне, и не соображали на троих. Такое даже трудно представить. Платон даже не пытался такое представить, ибо выходило препохабно. Парижская подворотня, в которую, озираясь, шмыганули три личности, чтобы раздавить бутылку водки на троих. Маркс почему-то в солдатской шапке-ушанке, у Каутского трясутся руки, а у товарища Энгельса красный нос. От этой картины Платона отвлёк Санёк, который что-то говорил про Тимофеевну.

– А правда, что ваша Тимофеевна занимается лечением людей? – поинтересовался Платон у аборигена.

– Дык, врут, – сплюнул на снег Санёк. – Брешут, как радио. Фуфло полное, а не лечение. Был я, однажды, у неё. Хотел здоровье поправить. Представляешь, товарищ из города, эта коза старая даже чекушку не предложила. Бубни, говорит молитву перед иконой, а потом пей воду. Воду! Прикинь. Так что фуфло это, а не поправление здоровья. Если бы она могла лечить, то вылечила бы сначала своего внука, который, скажу по секрету, полный дурак у неё. А внука знаешь, кто ей подкинул? Не знаешь? Дык, я скажу по секрету…

Платон не хотел знать про внука, да ещё дурного. Он хотел знать, как Тимофеевна лечит людей. Ему нужны были живые свидетели, что эта Тимофеевна занимается противоправными делами. Нужны были непробиваемые показания людей, что её действия принесли значительный вред здоровью. Тогда этими деяниями могли заинтересоваться органы. Но, вот этот конкретный абориген, никак не походил на жертву лечения: молитву и воду к делу не пришьёшь. Может он хоть как свидетель сгодится – подумал Платон – но не срослось.