Комплекс Мадонны

Тедди заколебался, затем с неохотой протянул фонарь, и Мак-Джи повел его налево вокруг холма с уверенностью знания местности. Они шли минут пять, и неуверенно идущий Тедди постоянно спотыкался. Впереди показалось небольшое замерзшее озеро; они обошли его, прошли через ворота в бревенчатом частоколе и увидели мужчину в полушубке с опущенным на руку ружьем, шагнувшего в свет. Мак-Джи перевел луч фонаря на свое лицо.

— А, это ты, Мак, — сказал мужчина. — Кто это с тобой?

— Все в порядке. Это мой друг Джордж. Когда его команда прибудет в наши края, у тебя появится много работы. Так что я обхаживаю его.

Вспыхнувший в руке охранника фонарь осветил лицо Тедди.

— Хорошо, проходите.

Они оказались за забором, и Тедди вспомнил военный лагерь. Большое деревянное одноэтажное здание, освещенное тусклым северным сиянием, было окружено множеством убогих домиков. Простая лампочка заливала светом обломанную, потускневшую от непогоды вывеску, на которой Тедди с трудом разобрал слово «Дворец».

— Все это незаконно, — сказал Мак-Джи. — Время от времени на нас обрушиваются религиозные фанатики, и Дворец закрывают на пару недель, доказывая, что здесь чтут закон; но когда мужчины появляются в городе, затевают драки и начинают тискать парочку старых дам, полицейские пожимают плечами и говорят: «Что ж, особой беды не будет, если Дворец снова заработает». И так продолжается много лет. Бои с переменным успехом.

Ходьба возвратила Тедди к жизни, ноющие от истощения кости успокоились, и признательный за то, что его не прирезали в салоне автомобиля, он почувствовал ликование оттого, что его пощадили.

Они вошли в большое продолговатое помещение, где пили, играли в карты и танцевали около сотни мужчин и с десяток женщин. Музыка доносилась из допотопного «Вурлитцера», расположенного в дальнем углу комнаты. Тедди и Мак-Джи остановились у первого стола, за которым шла карточная игра «очко»; стол был усыпан мелкими монетами, спичками, патронами, охотничьими ножами, осколками нищеты и насилия — ставками, сделанными пятью мужчинами, вцепившимися в потрепанные карты, старающимися выманить удачу из ее логова.

— Хочешь здесь немного посидеть? — спросил Мак-Джи.

— Не сейчас.

Банкомет выкрикнул цифру девятнадцать, и четверо игроков в отчаянии швырнули карты. У стойки бара, тянувшейся вдоль всей стены комнаты, стоящие в три ряда мужчины мусолили стаканы и жаловались на низкую зарплату, лагерных начальников-мошенников, урезавших им премии, и безнадежные затруднения, выпадающие на долю рабочего человека. Куда бы ни смотрел Тедди, он видел пистолеты, ружья, длинные охотничьи ножи с костяными ручками — судьи всех неразрешимых споров. Он оставался у стола, чтобы не привлекать к себе внимания. Но кое-кто все-таки посмотрел в его сторону, и через некоторое время Тедди захлестнуло предчувствие надвигающейся катастрофы. Мак-Джи, заняв пустое место за карточным столом, положил перед собой пять долларов, вызвав этим улыбку у банкомета.

— Именно это нам нужно, Мак, — свежая кровь.

— Попал в полосу, Джим?

— Жаркая, как эскимосская лапочка.

Мак-Джи взял сданные карты, положил сверху на них доллар и сказал, что с него достаточно, заставив банкомета потратить некоторое время на то, чтобы решить, блефует ли он. Трое игроков быстро перебрали и вышли из игры; банкомет остановился на семнадцати, Мак-Джи показал восемнадцать. Из пяти следующих кругов он выиграл четыре, и банкомет начал ворчать. Ставки были небольшими, но Мак-Джи каждый раз удваивал их и выиграл пятнадцать долларов.

— Ты приносишь мне удачу, Джордж. Еще два раза, и я получу пару бесплатных девочек.

Тедди отошел от стола и нашел место у стойки. Он видел перед собой жизнь, которая добавляла новое измерение к его тепличному существованию, и Тедди почувствовал, какую же безопасную и спокойную жизнь он вел раньше, и поздравил себя, молча благодаря свою интуицию, которая увела его из большого города в самое нутро иного, непривычного, чарующего общества, такого, о существовании которого он лишь смутно догадывался. Чтобы заново создать свою жизнь, Тедди должен будет расстаться с искусственной и переусложненной изысканностью Нью-Йорка и возродиться — он надеялся на это — в единении с этим новым миром, переступившим через все приобретаемые за деньги ценности, которые до сих пор поддерживали его. У него опять будет власть, но другая — рациональная, полная самоанализа, держащаяся за действительность. Он вновь обретет мужское достоинство и найдет утешение в совершенном, нерушимом образе любви, навечно сохраненной к Барбаре, которая, несмотря на свое отсутствие, оставалась центром его жизни. Тедди даже казалось, что он никогда раньше не был так уверен в своей подлинности.