Комплексное ПТСР: руководство по восстановлению от детской травмы

Я считаю, что изложенные в этой главе принципы являются ключевыми к достижению заработанной надежной привязанности. В этом смысле хорошая психотерапия может стать моделированием близких отношений. Она будет способствовать нашему изучению и практике поведения, которое способствует построению близости. Ваша связь с психотерапевтом может стать переходной заработанной надежной привязанностью. В свою очередь, она может привести к заработанной надежной привязанности вне психотерапии. Я неоднократно наблюдал этот результат с самыми успешными своими клиентами и рад сообщить, что мой собственный последний опыт психотерапии был вознагражден им.

Спасение переживших травму от критика

Я завершу этот раздел заметкой для психотерапевтов. Термин спасение/спасательство и то, что он означает, стал табуирован во многих психотерапевтических кругах и в движениях 12 шагов (например, в Анонимных алкоголиках, Анонимных созависимых и Взрослых детях алкоголиков). Слово “спасение” часто используется в значении “всё или ничего”, и, таким образом, тип активной помощи патологизируется. Однако я считаю, что, помогая пережившим травму выбраться из пропасти эмоциональных регрессий, мы спасаем их должным образом.

Главной областью здорового спасения является реальность критика. Я считаю, что у ребенка есть неудовлетворенная потребность в спасении, которую я реализую, “спасая” своего клиента от критика — представителя его родителей. Эту потребность никто до этого не удовлетворял. Ребенок не был спасен от своего травмирующего родителя. Этот факт является ужасной формой неглекта вторым родителем, родственниками, соседями или учителями, которые игнорировали признаки того, что ребенок увядает от жестокого обращения.

Десятилетия проработки собственной травмы не позволяют моему сердцу больше молчать, когда кого-то атакует внутренний критик. Молчание, на мой взгляд, эквивалентно молчаливому одобрению. Я больше не могу сидеть спокойно и не вмешиваться, когда пережившие травму насилуют себя с помощью интернализированного голоса своих родителей.

Дополнительную мотивацию моей решимости бросить вызов токсичному критику клиента придает многолетний и провальный опыт лечения у психоаналитика. Психоаналитик, выполнявшая роль “пустого экрана”, позволяла мне без конца колебаться между ненавистью и отвращением к себе. Ни разу она не подчеркнула, что я могу и должен бороться с поведением, направленным против самого себя. Специалист по травме Харви Пескин (имеющий диплом Калифорнийского университета) назвал бы это неспособностью выносить вид травмированного ребенка.

Теперь я громко оспариваю ложь и клевету критика и стараюсь протянуть руку помощи пережившим травму, помогая им выбраться из бездны страха и стыда, в которую их вверг критик.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы преодолеть свое дисфункциональное чувство вины, вмененное мне во время моего учебного процесса, по поводу спасения. По иронии судьбы, если я сейчас чувствую вину, это происходит вследствие эмоциональной регрессии, когда я малодушно позволяю своему внутреннему критику выйти из укрытия и приступить к очернению моего друга или клиента. На самом деле вина является проявлением здорового эмоционального интеллекта. Она исходит из моей эмпатии как правильное побуждение бросить вызов критику. В такие моменты я чувствую на себе груз человеческих и профессиональных обязанностей, если не уделяю внимание тому, как критик, подпитываемый образами моих родителей, набирает силу.

К счастью, я могу больше не вступать в пассивный сговор с интернализированным критичным родителем, не замечая своего внутреннего критика, — как это делали все остальные взрослые, когда я рос. Если взрослый не протестует, когда ребенка атакует деструктивная критика, он находится в молчаливом сговоре с критиком. Ребенка вынуждают принять то, что презрение является нормальным и приемлемым. Молчаливо наблюдающий за этим взрослый отказывается от своей ответственности защищать ребенка от несправедливых родителей, совершая этим преступление.

Когда я определяю травмирующее поведение родителей клиента как неподобающее, я начинаю пробуждать его остановленную в развитии потребность в самосохранении. Я моделирую в нем то, что он должен был быть защищен, и что теперь он может сопротивляться этому замаскированному насилию в собственной психике. У большинства моих клиентов это в конечном итоге способствует отмежеванию от агрессора и ослаблению интернализированного атакующего родителя в лице внутреннего критика.