Компромат на Ватикан

Она смотрела расширенными глазами – и слабо кивала. Но ничегошеньки не могла понять!

– Квартира у тебя какая? – спросил Федор, тряхнув головой и прогнав с лица и из глаз тот странный туман, которым была окутана и Тоня. – Четвертый этаж? Посиди, пока я подъезд проверю. Дай ключи. Если… если вдруг как-то что-то пойдет не так, тебе потом тетя Люся все расскажет.

Он выскочил из машины, а Тоня осталась сидеть, зажав руками сердце. Оно билось так, что, видимо, начисто вышибло все мысли из головы – ну ничегошеньки она не думала, не соображала. И только потом, когда Федор вернулся, открыл перед ней дверцу, махнул весело: выходи, мол, все спокойно! – догадалась спросить:

– А что ты имел в виду?

– Когда? – спросил он, нагнувшись и глядя на нее с такой улыбкой, что дыхание замирало.

– Когда сказал…

– О чем?

Она забыла, о чем хотела спросить. Вообще обо всем на свете забыла. О какой-то опасности, о которой он предупреждал, о гибели отца, о пережитом страхе, о недавнем нападении в сквере, о карте с изображением папессы Иоанны… даже о Кате. Федор встал коленом на край сиденья и быстро, быстро несколько раз поцеловал Тоню в приоткрытые губы.

– Пойдем уже, – сказал умоляюще. – Если нас сейчас разлучит какая-то злая сила, я этого не переживу, честное слово. Пойдем, а?

И, схватив Тоню за руку, вытащил ее из машины, почти втолкнул в подъезд. И тут же прижал к стене, закрывая собой, сунул руку под борт куртки, настороженно вглядываясь в какую-то фигуру, которая образовалась на площадке первого этажа:

– Черт, только же никого тут не было!..

– Эт-то кто там прется?! – послышался пьяный голос, и фигура шарахнулась было к ним, но заплелась ногами и повисла на перилах.

Тоня вгляделась, ахнула:

– Погоди, это мой сосед! Гена, Гена, я это, я.

Фигура всматривалась с мрачным, недоверчивым видом, мерно качая головой, как бы желая показать, что ее не проведешь.

– То-ня? – спросила наконец с явным облегчением. – И-ха! Тебя мне бог послал!

– Мне тоже, – ворчливо выдохнул Федор, придерживая Тонину руку, а она тоже вцепилась в него, тянула наверх, жалея, что не могут они взлететь прямиком на четвертый этаж прямо сквозь лестничный пролет, потому что, как мимо Сциллы и Харибды не удавалось спокойно пройти ни одному корабельщику, так мимо Гены Мартынова не удавалось пройти еще ни одному соседу спокойно, без осложнений, без скандала или хотя бы без простой, элементарной болтовни. Сейчас как ляпнет что-нибудь вроде: «Тонь, да у тебя никак новый мужик?!» И тогда останется его только убить, ибо все, что начинает происходить между нею и Федором, напоминает сейчас тонкий ледок, едва-едва затянувший полынью, и если на него со всего маху ухнет такой танк, как пьяный Гена Мартынов, ледок мгновенно превратится в крошево. А этого не хочется так, что аж сердце болит.

«Господи, помилуй!» – подумала она, представив себе темные, непроницаемые очи Спаса, которому молилась в маленькой часовне Святой Варвары-великомученицы на Варварке, и Господь тут же смилостивился, обратив пакостные словеса, которые уж вызревали небось в соседской луженой глотке, в сакраментальную фразу:

– Тонь, дай полтинник до завтра, а? Завтра у нас получка – тебе первой отдам!

«Тебе первой» означало, что должен он как минимум десятку добросердечных, мягкотелых соседок и соседей, среди которых попадались даже натуральные тряпки. Вроде Тони, которой Гена задолжал так давно и столько, что ни он, ни она этого уже толком не помнили. Пожалуй, одной получки вряд ли хватило бы вернуть долги только ей!

Но сейчас Тоня готова была на все, даже отдать очередной полтинник. Она уже сунулась было в сумочку, однако Федор отодвинул плечом Гену Мартынова и легко сказал ему:

– Ты что, разве не знаешь, что банки у нас работают только до шести, а сейчас сколько времени, как по-твоему? – И побежал наверх по лестнице, влача за собой Тоню.

Она лихорадочно работала ногами, пытаясь не споткнуться, а сама с ужасом ждала снизу какого-нибудь жуткого вопля, направленного залпа матерщины, однако внизу царила полная, натурально мертвая тишина. Гена, очевидно, пытался уточнить, сколько же сейчас времени, но поскольку часы свои он давно пропил, старания его были заранее обречены на провал.

Тоня даже дверь успела открыть, а потом закрыть, а Гена все еще молчал. Она торопливо защелкнула все замки и обернулась к Федору. Тот слабо улыбался: