Компромат на Ватикан

– Сегодня здесь опять побывал Пьетро. Он едва сдерживал слезы и показал мне жестокие синяки на запястьях, оставшиеся там, где Джироламо выкручивал ему руки. Первым делом синьор Маскерони просеял все бумаги в поисках исписанных клочков, и, не отыскав их, так и обрушился на Пьетро, обвиняя того в воровстве. Но Пьетро держался неколебимо. Он взял грех на душу и поклялся, что ничего такого среди бумаг не было, а если и было, то он этого не видел. Второй мешок он и правда не успел проверить, потому что Джироламо явился тотчас после его возвращения от старухи, убиравшей комнаты Серджио и собиравшей обрывки. Ну а то, что он нашел в первом мешке, уже было отдано мне. Впрочем, как Пьетро ни клялся, Джироламо не поверил ему. «Должно быть письмо! – кричал он словно одержимый. – Должно быть!» Почему он так уверен в этом, не понимаю! – пожала плечами Теодолинда.

«В самом деле, – подумал я, – почему неистовый синьор Маскерони так уверен, что письмо было? Не потому ли, что видел его сам?»

Тогда, значит, мои подозрения верны? Джироламо был одним из убийц… думаю, вторым. Он необычайно жесток, он не терпит препятствий на пути своем, он вполне мог истыкать ножом уже обескровленный труп: только для того, чтобы утолить свою ярость, свою ревность и зависть к Серджио. Джироламо ненавидел его талант, поэтому, изуродовав мертвое тело, он выплеснул ярость на окровавленные рисунки, порвал их в клочки, разбросал по комнате. Вот тогда-то он и увидел, что некоторые исписаны, однако не придал этому особого значения. Но, вернувшись к дону Филиппо, рассказал ему об этом. И этот хитрый, закоренелый грешник мигом смекнул, какая опасность кроется в разрозненных обрывках.

А что, если Серджио перед смертью открыл свой грех, написав своего рода последнюю исповедь? Что, если он назвал имена людей, которые стали впоследствии его убийцами? Что, если эти обрывки случайно попадут кому-то в руки?

Отец Филиппо, конечно, не желал никаких неприятных случайностей. Поэтому он спустил с цепи этого свирепого пса – Джироламо – и приказал любой ценой раздобыть обрывки, столь неосторожно брошенные им.

Однако синьору Маскерони крупно не повезло. Частью письма завладел я, частью – Теодолинда с помощью Пьетро, благослови их Господь!

Мне не стоило особого труда уговорить достопочтенную даму показать прочие обрывки. Благосклонность Теодолинды простерлась до того, что она усадила меня на кухне за большим столом. И спустя несколько минут я уже раскладывал на выскобленном добела дереве клочья бумаги, покрытые кровавыми пятнами.

Их было не так уж много, увы. Очевидно, кое-что все же пропало, а может быть, было настолько попорчено, что кровь размыла чернила, уничтожив последние слова Серджио.

Кое-что мне все-таки удалось разобрать и переписать сложившиеся фразы в дневник, который, повинуясь привычке делать наброски в самое неожиданное время и во всяком месте, захватил с собой.

Я работал споро. Кровь Серджио взывала об отмщении! Я напрягал внимание и всю свою сообразительность. Я не мог отделаться от мысли, что вот-вот прочту имя его убийцы, названное самой жертвой.

И ожидания мои были вознаграждены!

Россия, Нижний Новгород, наши дни

– Ну и где ваш знаменитый дядя Сережа? – усмехнулся Федор, оглядывая зал, три стены которого были сплошь покрыты зеркалами. Четвертую стену покрыть было бы затруднительно, поскольку в ней находились пять окон. Да еще меж зеркал оставался дверной проем там, чтобы можно было перейти в соседний большой зал прямиком, минуя коридор. – Симпатичный зальчик. И женщина симпатичная.

Тоня взглянула на эту потрясающую фигуру, точеное лицо, роскошную рыжую гривку – и впервые улыбнулась без малейшего чувства зависти, хотя иначе как с завистью смотреть на Майю ни одна женщина не могла. И Тоня еще недавно не могла (до прошедшей ночи, если быть абсолютно точной).

– Симпатичная?! Да она красавица! Это Майя Андреевна. Она тут самая главная, в нашей танцевалке.

– А дядя Сережа?

– А дядя Сережа – ее помощник. Наверное, он еще не пришел, хотя пора бы. Шесть часов, занятия начинаются.

– Построились все! – скомандовала Майя, и стайка детей, которая, вереща на разные голоса, металась по залу, послушно выстроилась в два неровных рядочка. – Здравствуйте! – Ослепительная улыбка, реверанс.

Детвора заметалась туда-сюда. Мальчикам полагалось шагнуть вправо-влево, красиво выставляя руку, а девочкам присесть, подражая Майе Андреевне. Почему-то шагнуть норовили девочки, а приседали все больше мальчики, и хоть что-то поделать с этой эмансипацией было трудно.

Тоня быстро отвернулась, чтобы не расхохотаться.

– И взрослые тоже такие же кренделя выписывают? – хмыкнул Федор.

– Нет, у нас как-то менее или более. Завтра придешь со мной на занятия – увидишь. Слушай, а ты не хочешь со мной вместе учиться танцевать? У нас в основном все парами ходят.

– Нас дядя Сережа будет учить? – проскрежетал зубами Федор, делая вид, что выхватывает кинжал.

Тут уж Тоня не выдержала и, сама не понимая, то ли хохочет, то ли всхлипывает от счастья, выбежала из зала.