Кому мы обязаны «Афганом»?

«…Утром 28 декабря прозвучали последние выстрелы операции по ликвидации аминского режима, в ходе которой спецназ, впервые появившийся в Афганистане, сказал свое веское и решительное слово, — вспоминает офицер «мусульманского батальона» А. Б. Безымянный. — Никто из батальона не подозревал, что отгремевший ночной бой был лишь дебютом, после которого предстоит участие в сотнях операций, еще более кровопролитных, чем та, и что последний солдат спецназа покинет афганскую землю лишь в феврале восемьдесят девятого года.

…В ту ночь произошел не просто очередной государственный переворот в Кабуле, при котором власть из рук «халькистов» перешла к «парчамистам», поддержанным советской стороной, а было положено начало резкой активизации гражданской войны в Афганистане, была открыта трагическая страница как в афганской истории, так и в истории Советского Союза. Солдаты и офицеры — участники декабрьских событий искренне верили в справедливость своей миссии, в то, что они помогают избавиться афганскому народу от тирании X. Амина и, выполнив свой интернациональный долг, вернутся к себе домой. Они не были политологами и историками, учеными и социологами, которые должны были бы предсказать дальнейший ход событий и дать им оценку. Они были солдатами, выполнявшими приказ».[245]

…То, что творилось 13 июля 1981 г. на Политбюро ЦК КПСС, не назовешь иначе, как кощунство, как глумление над памятью павших в Афганистане советских воинов и издевательство над их семьями, родителями и близкими. И все потому, что главный идеолог партии опасался, как бы надгробные надписи и тексты похоронок семьям погибших не высветили истинных целей вторжения советских войск в Афганистан, тщательно скрывавшихся от народа.

* * *

Михаил Андреевич Суслов — несомненно одна из знаковых фигур послесталинского периода нашей истории. Правда, в отличие от других фигура замкнутая, ничем не приметная, не компанейская, старавшаяся держаться в сторонке. Никто не мог похвастаться тем, что видел Суслова улыбавшимся, рассказывавшим какую-нибудь забавную историю или остроумный анекдот. Даже в родном Политбюро, как отмечает в своих мемуарах В. Крючков, он «стоял особняком и ни с кем не был тесно связан ни личными, ни деловыми отношениями».

Главный идеолог партии не мелькал на телеэкранах, не афишировал себя с трибун партийных, профсоюзных, комсомольских и прочих судьбоносных форумов. Он слыл отшельником. А его кельей считался рабочий кабинет на Старой площади. Там на столе всегда лежал раскрытый томик К. Маркса или Ф. Энгельса, а чаще всего — Ильича, вождя мирового пролетариата. Рядом с томиком непременно был остро отточенный карандаш и листки бумаги для закладок или заметок. Время от времени томики менялись, но всегда были раскрытыми, а рядом — карандаш и бумага.

Основными заповедями для хозяина кабинета были вырванные из контекста «на потребу» своим личным интересам цитаты отцов-основателей научного коммунизма, такие как: «…сделать революцию непрерывной до тех пор, пока все более или менее имущие классы не будут устранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственной власти, пока ассоциация пролетариев не только в одной стране, но и во всех и господствующих странах мира не разовьется настолько, что конкуренция между пролетариями в этих странах прекратится и что, по крайней мере, решающие производительные силы будут сконцентрированы в руках пролетариев».[246]

«…сократить, упростить и концентрировать кровожадную агонию старого общества и кровавые муки родов нового общества может только одно средство — революционный терроризм».[247]

Подобные сентенции классиков марксизма-ленинизма воспринимались главным идеологом как оселок, на котором подлежало проверке все происходившее в партии, в стране и за ее пределами.

Как заметил польский философ Адам Шафф, для М. Суслова было «не так важно, что люди мыслят, а важно то, что они должны мыслить».[248]

И еще: «Только партия пролетариата знает, что люди должны мыслить, только она знает истины марксизма».[249]

Главный идеолог был уверен, что время не властно над марксистско-ленинскими догмами. Он, выражаясь словами писателя С. Залыгина, «не замечал, как наша практика опровергала наши же теории».[250]

К тому же у Суслова нашлись единомышленники и в партии, и в среде ученых, которые талдычили то же самое.

«Стараниями многих теоретиков партии марксизм, научный характер которого бесспорен, — утверждает в своих мемуарах академик Е. Примаков, — был превращен в своеобразную религию, заявлен как единственно правильное научное направление — все другие относились к «ереси». Утверждалось, что он универсален, сохраняя без всякой адаптации к меняющейся действительности правоту всех своих выводов, — попытки оспорить провозглашались отступничеством. Наконец, «классики» марксизма обожествлялись, превращались, по сути, в иконы».[251]

Перед такими иконами, заполнявшими его рабочий кабинет, главный идеолог КПСС и коротал большую часть своей жизни.