Кому на Руси жить хорошо

Где узник усталый в тюремном углу

Терзается лютою думой,

Один… без опоры… Скорее к нему!

Там только вздохну я свободно.

Делила с ним радость, делить и тюрьму

Должна я… Так небу угодно!..

Простите, родные! Мне сердце давно

Мое подсказало решенье.

И верю я твердо: от Бога оно!

А в вас говорит – сожаленье.

Да, ежели выбор решить я должна

Меж мужем и сыном – не боле,

Иду я туда, где я больше нужна,

Иду я к тому, кто в неволе!

Я сына оставлю в семействе родном,

Он скоро меня позабудет.

Пусть дедушка будут малютке отцом,

Сестра ему матерью будет.

Он так еще мал! А когда подрастет

И страшную тайну узнает,

Я верю: он матери чувство поймет

И сердце ее оправдает!

Но если останусь я с ним… и потом

Он тайну узнает и спросит:

«Зачем не пошла ты за бедным отцом?..»

И слово укора мне бросит?

О, лучше в могилу мне заживо лечь,

Чем мужа лишить утешенья

И в будущем сына презренье навлечь…

Нет, нет! не хочу я презренья!..

А может случиться – подумать боюсь! —

Я первого мужа забуду,

Условиям новой семьи подчинюсь

И сыну не матерью буду,

А мачехой лютой?.. Горю со стыда…

Прости меня, бедный изгнанник!

Тебя позабыть! Никогда! никогда!

Ты сердца единый избранник…

Отец! ты не знаешь, как дорог он мне!

Его ты не знаешь! Сначала,

В блестящем наряде, на гордом коне,

Его пред полком я видала;

О подвигах жизни его боевой

Рассказы товарищей боя

Я слушала жадно – и всею душой

Я в нем полюбила героя…

Позднее я в нем полюбила отца

Малютки, рожденного мною.

Разлука тянулась меж тем без конца.

Он твердо стоял под грозою…

Вы знаете, где мы увиделись вновь —

Судьба свою волю творила! —

Последнюю, лучшую сердца любовь

В тюрьме я ему подарила!

Напрасно чернила его клевета,

Он был безупречней, чем прежде,

И я полюбила его, как Христа…

В своей арестантской одежде

Теперь он бессменно стоит предо мной,

Величием кротким сияя.

Терновый венец над его головой,

Во взоре – любовь неземная…

Отец мой! должна я увидеть его…

Умру я, тоскуя по муже…

Ты, долгу служа, не щадил ничего

И нас научил ты тому же…

Герой, выводивший своих сыновей

Туда, где смертельней сраженье, —

Не верю, чтоб дочери бедной своей

Ты сам не одобрил решенье!»

Вот что я продумала в долгую ночь,

И так я с отцом говорила…

Он тихо сказал: «Сумасшедшая дочь!»

И вышел: молчали уныло

И братья, и мать… Я ушла наконец…

Тяжелые дни потянулись:

Как туча ходил недовольный отец,

Другие домашние дулись.

Никто не хотел ни советом помочь,

Ни делом; но я не дремала,

Опять провела я бессонную ночь:

Письмо к государю писала

(В то время молва начала разглашать,

Что будто вернуть Трубецкую

С дороги велел государь. Испытать

Боялась я участь такую,

Но слух был неверен). Письмо отвезла

Сестра моя, Катя Орлова.

Сам царь отвечал мне… Спасибо, нашла

В ответе я доброе слово!

Он был элегантен и мил (Николай

Писал по-французски). Сначала

Сказал государь, как ужасен тот край,

Куда я поехать желала,

Как грубы там люди, как жизнь тяжела,

Как возраст мой хрупок и нежен;

Потом намекнул (я не вдруг поняла)

На то, что возврат безнадежен;

А дальше – изволил хвалою почтить

Решимость мою, сожалея,

Что, долгу покорный, не мог пощадить

Преступного мужа… Не смея

Противиться чувствам высоким таким,

Давал он свое позволенье;

Но лучше желал бы, чтоб с сыном моим

Осталась я дома…

Волненье

Меня охватило. «Я еду!» Давно

Так радостно сердце не билось…

«Я еду! я еду! Теперь решено!..»

Я плакала, жарко молилась…

В три дня я в далекий мой путь собралась,

Всё ценное я заложила,

Надежною шубой, бельем запаслась,

Простую кибитку купила.

Родные смотрели на сборы мои,

Загадочно как-то вздыхая;

Отъезду не верил никто из семьи…

Последнюю ночь провела я

С ребенком. Нагнувшись над сыном моим,

Улыбку малютки родного

Запомнить старалась; играла я с ним

Печатью письма рокового.

Играла и думала: «Бедный мой сын!

Не знаешь ты, чем ты играешь!

Здесь участь твоя: ты проснешься один,

Несчастный! Ты мать потеряешь!»

И в горе упав на ручонки его

Лицом, я шептала, рыдая:

«Прости, что тебя, для отца твоего,

Мой бедный, покинуть должна я…»

А он улыбался: не думал он спать,

Любуясь красивым пакетом;

Большая и красная эта печать

Его забавляла…

С рассветом

Спокойно и крепко заснуло дитя,

И щечки его заалели.

С любимого личика глаз не сводя,

Молясь у его колыбели,

Я встретила утро…

Я вмиг собралась.

Сестру заклинала я снова

Быть матерью сыну… Сестра поклялась…

Кибитка была уж готова.

Сурово молчали родные мои,

Прощание было немое.

Я думала: «Я умерла для семьи,

Всё милое, всё дорогое

Теряю… нет счета печальных потерь!..»

Мать как-то спокойно сидела,

Казалось, не веря еще и теперь,

Чтоб дочка уехать посмела,

И каждый с вопросом смотрел на отца.

Сидел он поодаль понуро,

Не молвил словечка, не поднял лица, —

Оно было бледно и хмуро.

Последние вещи в кибитку снесли,

Я плакала, бодрость теряя,

Минуты мучительно медленно шли…

Сестру наконец обняла я

И мать обняла. «Ну, Господь вас хранит!» —

Сказала я, братьев целуя.

Отцу подражая, молчали они…

Старик поднялся, негодуя,

По сжатым губам, по морщинам чела

Ходили зловещие тени.

Я молча ему образок подала

И стала пред ним на колени:

«Я еду! хоть слово, хоть слово, отец!

Прости свою дочь, ради Бога!..»

Старик на меня поглядел наконец

Задумчиво, пристально, строго