Кому на Руси жить хорошо

Паром у них худой,

Пожди! Про Кудеяра-то…»

– «Паром! пар-ром! пар-ром!»

Ушел, с телегой возится,

Корова к ней привязана —

Он пнул ее ногой;

В ней курочки курлыкают,

Сказал им: «Дуры! цыц!»

Теленок в ней мотается —

Досталось и теленочку

По звездочке на лбу.

Нажег коня саврасого

Кнутом – и к Волге двинулся.

Плыл месяц над дорогою,

Такая тень потешная

Бежала рядом с прасолом

По лунной полосе!

«Отдумал, стало, драться-то?

А спорить – видит – не о чем, —

Заметил Влас. – Ой, Господи!

Велик дворянский грех!»

– «Велик, а всё не быть ему

Против греха крестьянского», —

Опять Игнатий Прохоров

Не вытерпел – сказал.

Клим плюнул. «Эк приспичило!

Кто с чем, а нашей галочке

Родные галченяточки

Всего милей… Ну, сказывай,

Что за великий грех?»

Крестьянский грех

Аммирал-вдовец по морям ходил,

По морям ходил, корабли водил,

Под Ачаковым бился с туркою,

Наносил ему поражение,

И дала ему государыня

Восемь тысяч душ в награждение.

В той ли вотчине припеваючи

Доживает век аммирал-вдовец,

И вручает он, умираючи,

Глебу-старосте золотой ларец.

«Гой ты, староста! Береги ларец!

Воля в нем моя сохраняется:

Из цепей-крепей на свободушку

Восемь тысяч душ отпускается!»

Аммирал-вдовец на столе лежит…

Дальний родственник хоронить катит.

Схоронил, забыл! Кличет старосту

И заводит с ним речь окольную;

Всё повыведал, насулил ему

Горы золота, выдал вольную…

Глеб – он жаден был – соблазняется:

Завещание сожигается!

На десятки лет, до недавних дней

Восемь тысяч душ закрепил злодей,

С родом, с племенем; что народу-то!

Что народу-то! с камнем в воду-то!

Все прощает Бог, а Иудин грех

Не прощается.

Ой, мужик! мужик! ты грешнее всех,

И за то тебе вечно маяться!

* * *

Суровый и рассерженный,

Громовым, грозным голосом

Игнатий кончил речь.

Толпа вскочила на ноги,

Пронесся вздох, послышалось:

«Так вот он, грех крестьянина!

И впрямь страшенный грех!»

– «И впрямь: нам вечно маяться,

Ох-ох!..» – сказал сам староста,

Опять убитый, в лучшее

Не верующий Влас.

И скоро поддававшийся

Как горю, так и радости,

«Великий грех! великий грех!» —

Тоскливо вторил Клим.

Площадка перед Волгою,

Луною освещенная,

Переменилась вдруг.

Пропали люди гордые,

С уверенной походкою,

Остались вахлаки,

Досыта не едавшие,

Несолоно хлебавшие,

Которых вместо барина

Драть будет волостной,

К которым голод стукнуться

Грозит: засуха долгая,

А тут еще – жучок!

Которым прасол-выжига

Урезать цену хвалится

На их добычу трудную,

Смолу, слезу вахлацкую, —

Урежет, попрекнет:

«За что платить вам много-то?

У вас товар некупленный,

Из вас на солнце топится

Смола, как из сосны!»

Опять упали бедные

На дно бездонной пропасти,

Притихли, приубожились,

Легли на животы;

Лежали, думу думали

И вдруг запели. Медленно,

Как туча надвигается,

Текли слова тягучие.

Так песню отчеканили,

Что сразу наши странники

Упомнили ее:

Голодная

Стоит мужик

Колышется,

Идет мужик —

Не дышится!

С коры его

Распучило,

Тоска-беда

Измучила.

Темней лица

Стеклянного

Не видано

У пьяного.

Идет – пыхтит,

Идет – и спит,

Прибрел туда,

Где рожь шумит.

Как идол стал

На полосу,

Стоит, поет

Без голосу:

«Дозрей, дозрей,

Рожь-матушка!

Я пахарь твой,

Панкратушка!

Ковригу съем

Гора горой,

Ватрушку съем

Со стол большой!

Всё съем один,

Управлюсь сам.

Хоть мать, хоть сын

Проси – не дам!»

* * *

«Ой, батюшки, есть хочется!» —

Сказал упалым голосом

Один мужик; из пещура

Достал краюху – ест.

«Поют они без голосу,

А слушать – дрожь по волосу!» —

Сказал другой мужик.

И правда, что не голосом —

Нутром – свою «Голодную»

Пропели вахлаки.

Иной во время пения

Стал на ноги, показывал,

Как шел мужик расслабленный,

Как сон долил голодного,

Как ветер колыхал,

И были строги, медленны

Движенья. Спев «Голодную»,

Шатаясь, как разбитые,

Гуськом пошли к ведерочку

И выпили певцы.

«Дерзай!» – за ними слышится

Дьячково слово; сын его

Григорий, крестник старосты,

Подходит к землякам.

«Хошь водки?» – «Пил достаточно.

Что тут у вас случилося?

Как в воду вы опущены!..»

– «Мы?.. что ты?..» Насторожились,

Влас положил на крестника

Широкую ладонь.

«Неволя к вам вернулася?

Погонят вас на барщину?

Луга у вас отобраны?»

– «Луга-то?.. Шутишь, брат!»

– «Так что ж переменилося?..

Закаркали «Голодную»,

Накликать голод хочется?»

– «Никак и впрямь ништо!» —

Клим как из пушки выпалил;

У многих зачесалися

Затылки, шепот слышится:

«Никак и впрямь ништо!»

«Пей, вахлачки, погуливай!

Всё ладно, всё по-нашему,

Как было ждано-гадано.

Не вешай головы!»

«По-нашему ли, Климушка?

А Глеб-то…»

Потолковано

Немало: в рот положено,

Что не они ответчики

За Глеба окаянного,

Всему виною: крепь!

«Змея родит змеенышей,

А крепь – грехи помещика,

Грех Якова несчастного,

Грех Глеба родила!

Нет крепи – нет помещика,

До петли доводящего

Усердного раба,

Нет крепи – нет дворового,

Самоубийством мстящего

Злодею своему.

Нет крепи – Глеба нового

Не будет на Руси!»

Всех пристальней, всех радостней

Прослушал Гришу Пров:

Осклабился, товарищам

Сказал победным голосом:

«Мотайте-ка на ус!»

– «Так, значит, и «Голодную»

Теперь навеки побоку?

Эй, други! Пой веселую!» —

Клим радостно кричал…

Пошло, толпой подхвачено,

О крепи слово верное

Трепаться: «Нет змеи —

Не будет и змеенышей!»

Клим Яковлев Игнатия

Опять ругнул: «Дурак же ты!»

Чуть-чуть не подрались!

Дьячок рыдал над Гришею:

«Создаст же Бог головушку!

Недаром порывается