Кому в Раю жить хорошо…

Она побродила еще, но Ад разнообразием не баловал. Вертела головой, удивляясь, как Ад изменился. И вроде был, а как будто не стало его. Был он не то призрачный, не то видела так. Нащупать могла, а взглядом проникала сквозь камни, и где-то внутри их горел огонь, но не лава, а едва различимый голубой призрачный свет, как свет неугасимого дерева. И стоило начать рассматривать камни, они становились, как мир вокруг нее – Бытием. Смотрела на свет – и камни таяли, а свет становился ощутимее. К Саду-Утопии ближе она не стала, райские кущи были в другой реальности, но тени Утопии обнаруживала то тут, то там, то позади себя.

Как вернуться, она не знала. Кругом была одна и та же пустыня с признаками обгоревших земель, которые приближались к состоянию камня.

– Пошла она, твоя Праведница, в гроб со всеми своими прихвостнями! – зло огрызнулась Манька, когда снова наткнулась на знакомую огненную статую.

Ужас заключался в том, что эта умирающая… убитая земля была твердыней Благодетельницы. Она могла исходить ее вдоль и поперек, но парню не станет легче – только собственная земля и его решимость могли открыть ему дорогу к Дьяволу, чтобы тот помог выйти из рабства. Но сознание парня отказалось от земли, не проросло, поклонившись врагу. И она могла хоть сколько взывать к нему – он оброс червями, и проклинал, и ненавидел, и любил, как червь. Ее нехитрые слова были для него слишком сложными, он не умел анализировать, не сомневался, жил, как подсказывало сердце. И каждый раз, когда боль приходила к нему от вампира, он забивался в щель, переставая существовать и в пространстве, и во времени.

– Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже! Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда приду и явлюсь пред лице Божие! Слезы мои были для меня хлебом день и ночь, когда говорили мне всякий день: "где Бог твой?"       Вспоминая об этом, изливаю душу мою, потому что я ходил в многолюдстве, вступал с ними в дом Божий со гласом радости и славословия празднующего сонма. Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься? Уповай на Бога, ибо я буду еще славить Его, Спасителя моего и Бога моего, – сладким голосочком, смахивающим на женский, запричитал монумент из огня.

Манька плюнула в монумент смачным плевком, с наслаждением, в отместку, прямо в то место, где у монумента должны были быть глаза. За слабость, за предательство, в червей и Благодетелей…

– Ну пожелала, ну пришел… Надо было хлебушек-то кушать… – с издевкой посочувствовала она.

– Не делай ей больно! – взмолился монумент знакомым мужским голосом, который вызывал изжогу.

– Я бы дров подбросила! – она пнула камень, который был ближе, с угрозой, направляя его в сторону монументально зрелищной головни.

Огненный монумент стал мрачным и угрожающим.

«Если я буду бодать проклятую землю, будет как у меня!» – мгновенно одумалась Манька и подняла камень, рассматривая его. Камень на ощупь был твердым. На вид еще не успел остыть, но сильно холодил руки.

Интересно, почему Дьявол сказал, что неугасимое поленье дерево растет в Аду?

Хм…

Сама Твердь была не из камня, она была мощной силой, которая валила с ног. Как-то же пропускала в себя, раскрываясь.

Наверное, это был ее камень, у огненных статуй Ад оставался внутри, черти не торопились открыть им червяков. Им вообще не было до них дела, они помогали только тем, с кем успели подружиться или кто должен был родиться в Раю. Одним концом мученики упирались в бытие вампира, а вторым…

А второго конца не было – земля благословляла вампира в то время, как родное сознание смотрело на нее со стороны и уже ничего не могло сказать. Само бытие вампира земля не видела, но полчища червей манили ее туда, где кипела жизнь, намазанная медом и елеем, политая слезами, – и она отверзала врата каждому, кто посеял в нее свое семя. Угождала, отказываясь принимать как данность и свою смерть, и отсутствие сознания, и боль, которая приходила к ней, стоило настроиться на саму себя. Выдуманная жизнь казалась адовым мученикам реальнее, чем та, которую они вели.

– Он выбывает из игры, – высунулся черт из некоторой дали, кивнув на статую. – Не пропадать же энергии, – ехидной покривил он шерстистую рожицу с рожками. – А поленья тут, только смотреть надо наоборот. Забыла?

Манька улыбнулась ему, как старому другу. И в самом деле, она совсем выпустила из виду затылочное зрение. И немедленно исправила оплошность. Черт вприпрыжку следовал за нею, украшаясь цветами. На голову он водрузил перевернутый колокольчик гигантских размеров, на шее болтался венок из слабо сплетенных белых пушистых вперемежку с алыми махровыми цветами, на бедрах вокруг сделал себе опоясанье из пушистой травы, по низу которого пустил веточки с белыми и синими цветами. Несомненно, черт решил побыть немного женским полом.