Кому в раю жить хорошо...

Девочка, почти девушка, вдруг побледнела и рассеялась, как марево, оставшись в памяти. Теперь она могла вспомнить каждое ее движение, каждое слово и вздох. Но на смену оргазму пришла головная боль и ощущения ударов, и Манька вдруг поняла, что снова открылись язвы, как от железа, в том месте, где удары ее настигли. Не сильные, но для нее, против своей воли угрюмо повторяющей «я люблю, я люблю, я люблю…» — за спиной справа, как будто своим «люблю» вымаливала что-то, и одновременно со стороны спины, чуть левее, плюющей в свой собственный глаз (очевидно, это был глаз вампира, она себя видела правым глазом), со словами «я плюю, я плюю, я плюю…», без желания, под тиканье часов, которые почему-то выделялись особенно и отдельно — каждая зуботычина становилась смертельным приговором. Стрелка была большая и ходила взад вперед с определенным неприятным ритмичным звуком, и каждый удар часов был, как яд, как нож, которые выставляли мертвечиной не их, а ее, отмеряя последние ее минуты.

Манька никак не могла подобрать определение своему состоянию. Вроде бы ниже «мерзости», «убожества», «падали» падать было некуда, но вампиры сумели опустить ее еще ниже. Примерив каждое слово на себя, она нашла, что каждое слово менее оскорбительно, чем то, которым вампиры обзывали ее. Не иначе, Его Величество успел побывать в местах сравнительно недалеких и прекрасно поладил с оборотнями, умея обойти их всех.

«Это я! Я! Это моя боль!» — обрадовалась Манька, блаженно улыбаясь. Обрадовалась больше, чем если бы искупалась в живой воде.

Боль приходила с оживающими тварями, и потом как-то сразу утихала, оставляя неприятный осадок, стоило ей внимательно присмотреться к человеку. Язвы то открывались, то исчезали сами собой, и словно гора сваливалась с плеч. Принять и понять боль, которую хранили земли и ее и вампира, морально оказалось не так страшно, как физически. Боль сыпалась на нее, точно разверзлись небесные хляби…

И вдруг она перестала проходить…

Снова и снова повторялось одно и то же, болело все ее тело, уши, глаза, спина, раскалывалась голова… — а твари зажили какой-то своей жизнью, как будто жили под одной крышей, не расставаясь. Манька внезапно осознала, что не знает, не умеет объяснить ни ее, ни действия вампиров.

Ее бабка била, а кто еще-то? Чтобы вот так?!

Неужели бы у нее не болело тело после того, как над ней посмеялись на шахте? Может, поставили обезболивающее?

Но ведь болел висок — сказали, что упала и ударилась, болела щека — приводили в чувство, тянуло спину и накрылся мочевой пузырь, вдруг оказавшись ни с того ни сего надсаженным. Не сразу, через некоторое время, болезнь списали на простуду и осложнение, но черт, нисколько не уважая медицину, открыл болезнь по-новому: все присутствующие непременно пожелали прокатиться на нем, иногда усаживаясь на спину по двое и по трое — Манька никогда не думала, что у нее может быть столько сил, чтобы поднять вес вчетверо больше себя. Она несла на себе здоровых мужиков под подбадривающие выкрики, не замечая ударов плети…

Она уже не думала отбиваться, с удивлением рассматривая людей.

Некоторых она узнала, остальные оставались загадкой. Часть их них порой сами в себе имели несоотносимые состояния, например: молодой человек одновременно был и в черной сутане, и она видела его одетым в джинсы и светлую рубашку… или больной человек одновременно имел в себе завидное здоровье… Толпа бесновалась, гикала, хохотала, тыкала пальцем, кто-то приладил к черту узду, кто-то пристроился к нему сзади и кричал, что он не позволит убить человека… Боль была такой сильной, словно в голову воткнули железный штырь. Черт то падал без чувств, то смотрел мутными глазами. Наплывали картины, в которых происходила та или иная смерть, и как будто убивали ее… — она всегда была жертвой, или несколькими сразу.

Манька и узнавала себя, и не узнавала…

Она внимательно прислушивалась к себе и черту, сверяя ощущения. Толпа бесновалась в одном времени, черт как будто был в другом, а сама она отстояла далеко и от черта и от людей, но боль приходила и приходила….

— Дьявол, это не моя жизнь! — возопила она, с изумлением рассматривая людей, которые над нею издевались. «Переживем и это! — почти вслух прошептала она, наблюдая за движением губ черта. Догадаться было нетрудно, давали установки на долгую память. Некоторые слова прозвучали отчетливо: «Я вор… Я мертвая… Я должна повеситься… Я уйду и забуду…» Чертом руководили: губы его, начав движение, замирали, затем, через определенное время, повторяли фразу, в которой слов было не больше, чем мог бы подсказать человек за время молчания. Но ни одна тварь не пыталась просить его об этом.

Но кто? И почему твари вдруг перестали уходить, почему поднялись и обрели силу, выкачивая обе земли?!

Голос Дьявол пришел сразу, но несколько замешкался с ответом, рассматривая чужих и своих,.