Конь бѣлый

Татлин спустился с подножки штабного вагона и шел быстрым шагом, увлекая за собой комполка Новожилова, писаря и казначея Пытина и длинного, как коломенская верста, Урицкого — не то ординарца, не то охранника. Подобные выходы из вагона Татлин практиковал с тех пор, как увидел однажды ватагу мчащихся за Троцким ординарцев и «для поручений». «А знаете, Татлин, — улыбнулся тогда Троцкий сквозь пенсне, — революция требует быстрого движения. Наш будущий балет, театр, искусство в целом будут быстрыми и доходчивыми: только суть, главное, без этих буржуазных штучек и мерехлюндий. — И совсем доверительно наклонившись к уху, признался с усмешкой: — А вы знаете, кто научил меня быстро ходить? Художник Серов, у него есть картина «Петр I на прогулке». Царь мчится по берегу Невы, а за ним — толпа! Динамика картины просто невероятна! — Потом замолчал, задумался и добавил очень тихо: — Есть мнение, что Петр нес в себе нашу кровь — слишком уж он был гениален! Вы, Татлин, похожи на Петра — чисто внешне, конечно. Подумайте: возможно, вы рано или поздно сумеете поставить агитационный спектакль. Ну, скажем — Петр I признает свои монархические ошибки. Это могло бы произвести огромное впечатление на темных русских крестьян!» Татлин запомнил пожелание. Вскоре счетовод Пытин написал пьесу, слова разучили, не было только необходимого по ходу дела Алексашки Меншикова.

…И теперь все шли за комиссаром, разговаривая на заданную тему.

— Я все написал, гражданин комиссар, — нудным голосом вещал Пытин. — Нужны подобные костюмы, и, полагаю, мы всех потрясем.

— Я доволен. Весь полк и окрестные жители будут участвовать! Это будет ревпраздник, событие ума, совести и признания ошибок и преступлений прошлого режима. Как лично моя роль?

— Вы упадете. И все упадут. Я сам до сих пор не верю, что мне удалось! Тем более что у меня масса личных впечатлений. С последним российским самодержцем я был знаком лично!

— Это оставь. Николай Второй — говно. Дерьмо. Не вспоминай при мне!

— Вы напрасно ругаетесь. Он интересный человек был. Бывало, иду через сад, — это в доме Ипатьева, в Екатеринбурге, я там казначеем охраны был, — а они семейством прогуливаются. Конвой, само собой, другой бы на его месте скуксился, таки — нет!

— Ты меня передразниваешь? — мгновенно взъярился Татлин.

— Что вы, комиссар, — вступился комполка Новожилов. — Просто вы очень внушительны — я в том смысле, что, пообщавшись с вами, невольно подпадаешь под влияние. Вы не обижайтесь.

— Хорошо. Продолжай, Пытин.

— Я говорю: здравствуйте, гражданин Романов. А он отвечает: здравствуйте, Иван Петрович. Он всех нас называл Иванами Петровичами, уж не знаю — почему. Я-то — Ефим Иванович вообще-то…

— А может, ты, Пытин, — граф? — Татлин улыбнулся.

— Не граф, не граф я! — теперь уже всерьез обиделся Пытин. — Я рабочий, гражданин комиссар, с фабрики! Царь говорит: такая боль в отчизне, подлость, предательство, картавые всё захватили, погибла Россия!

— Ка… Кар-та-вы-е? Ты соображаешь? Да я тебя за это…

— Это вы, Ефим Иванович, напрасно… — усмехнулся Новожилов. — Это, согласитесь, обидно.

— Так ведь царь имел в виду товарища Ленина! — заорал Пытин. — Все ведь знают, что товарищ Ленин — картавит! А с другой стороны? Я потерял ведомости на выдачу жалованья рабочим охраны Ипатьевского… А если эти ведомости попали чехам там или сибирцам? Наших ведь выловят. Сволочь я последняя, вот что…

— Да не получат по ним сибирцы, Пытин, успокойся! — хлопнул счетовода по плечу Новожилов. — Не тушуйся, вон двое идут, и чует мое сердце, комиссар, что это нам судьба посылает Алексашку Меншикова!

Новожилов был прав: Вера и Сивачук, доверяя ушам, как самому лучшему проводнику, вышли прямо к поезду.

— Мне нужен комиссар всего этого, — объявила Вера. — Если, конечно, с большевистским мандатом.

— А какое значение имеет мандат? — усмешливо спросил Татлин.

— А такое, что я, и мой отец, и сестра моя — мы все были членами Екатеринбургской организации, ячейки то есть, — большевиков! — Вера протянула чудом сохранившийся в чулке мандат. Что ж… Контрразведчика Сомова интересовали только ноги Веры, а не то, во что она их затягивала, — чулки.

Татлин вынул пенсне, водрузил на нос и внимательно прочитал. Смерил Веру оценивающим взглядом.

— Партейка, говоришь? А вот мы щас посмотрим, какая ты партейка. Это кто с тобой?

— Казак. Сивачук. Он избавил меня от насильника.

— Какой молодец… — недобро протянул Татлин. — Ну, казак, зачем избавил-то?

— Мы, значит, Сивачуки, — начал объяснять несчастный. — Двор у нас бедный. Лошадь, корова, свинок штук несколько. Земли мало, десятин сто, не боле будет.

— У белых давно?

— А… кто ето?

— Кто с нами борется — те белые. Логика: ведь мы — красные, так?

— Так оно… — с сомнением в голосе произнес Сивачук. — Мы вообще-то еще не так давно под этими… есерами ходили! А есть разница?

— Есть, не сомневайся. Хлюпики твои «есеры». А мы, большевики — моно… Ну, как это! Моно, в общем, понял?

— Монолит, — подсказал Новожилов.

— Убивал? — продолжал допрашивать Татлин.

— Дак… А как же? — Сивачук даже обрадовался. — Война ведь?