Конь бледный

В основном это жены, дочери и сестры надзирателей, которые служат тут же, на зоне. В общем – обольщаться не надо. Пойдешь в побег – пристрелят и не спросят, как тебя звали. К заключенным, по понятным причинам, их не подпускают, они на вышках сидят, да по стене ходят. Но службу несут с душой.

Впрочем, Зимину было все равно, кто именно его охраняет. Он автоматически уже давно прикинул – можно ли уйти из этой тюрьмы в побег? И сделал вывод – нет, невозможно. Остается лишь ждать. Чего? Или смерти, или помилования, или когда вытащит Контора. И только так.

Странности продолжились. Завтрак им не принесли. Не принесли и обед. Более того, как оказалось – в системе нет воды, а потому попить, если захочется, – нечего. Только из бачка унитаза. Пока не страшно, но…

Электричества не было, лампочка так и не загорелась, и когда наступил вечер – в камеру спустилась тьма – непроглядная, густая, как вакса. Так-то оно вроде и хорошо – после трех лет света, проникавшего и через закрытые веки, не оставлявшего ни малейшей возможности забыть, что ты в тюрьме, и процентов на девяносто – навсегда. Только через двадцать пять лет отсидки заключенный может подать прошение на помилование. Если доживет, конечно. А там уже – как власть решит. Большинству точно откажут, и правильно.

Свет не выключался потому, что администрация должна была контролировать – что творится с заключенным. Если ты осужден на пожизненное, так сиди и медленно подыхай. И не делай попыток покончить с собой. Никто не позволит тебе вот так просто взять и подохнуть! «Наказание преступлению должно быть подобно».

Наблюдение за небом из окна камеры ничего не добавило к пониманию ситуации. Небо, солнце, облака, птицы в вышине – ничего нового. Ощущение было таким, что за стенами тюрьмы произошла какая-то техногенная катастрофа, возможно, ядерная война. И теперь заключенные предоставлены сами себе. О них просто забыли, как забывают о ненужных вещах. В самом деле, случись ядерная война, извержение вулкана или падение астероида – кто вспомнит о каких-то там заключенных, которых нужно зачем-то спасать? В прежнее время всех этих маньяков давно бы уже поставили к стенке. Или как там расстреливали? В затылок, в треугольник?

Ведут по коридору, и сзади – бах! И нет маньяка. Нет убийцы. Пожизненное заключение в России возникло после проникновения в нее либеральных идей, мол, какой бы ни был преступник – а он должен жить. Зимин, само собой, с этим не был согласен, но… все-таки хорошо, что смертную казнь отменили. Какая-никакая надежда, а есть.

Он как-то задумался, а если бы смертная казнь все-таки существовала? Совершил бы он то, что совершил? И пришел к выводу – да. Если бы была возможность изменить прошлое, он сделал бы все так же, как и тогда. Есть люди, которые не заслуживают жизни, в этом майор Зимин был уверен на сто процентов, и ничто не могло поколебать его уверенность.

– Как думаешь, что случилось? – по привычке шепотом спросил сосед по камере, когда они с Зиминым лежали на шконках в полной темноте. – Может это быть война?

– Все может быть. Только не о том думать надо.

– А что думать-то? Кто кого сожрет? Я тебя есть не буду! Не смогу. А ты меня?

– Что у тебя за фантазии? Думай, как отсюда выбраться, если нас забыли!

– Можно превратиться в облачко и улететь. Как же еще-то? Стальные двери, стальной засов, стальной амбарный замок – это тебе не пиндосские камеры, запирающиеся электроникой! Это старая добрая тюрьма, и хрен отсюда выберешься! Нет, братец, думать нужно о том, как дотянуть до тех пор, пока нас отсюда не вытащат! Или пока не накормят. Кстати, ты заметил – воздух другой? И жарко стало. Пахнет степью, а не озером! А мы ведь посреди озера!

В самом деле – Зимин заметил, что вместо обычного холода, вместо ледяного ветра, влетающего через маленькую форточку (их ввели, эти форточки, в двухтысячных годах – тоже дань либерализации), теперь воздух за стенами дышит зноем. Ощущение такое, будто климат сменился или же тюрьму перенесли в экваториальные широты.

Странно, все странно. Но утро вечера мудренее, и потому Зимин шикнул на полковника, заставил себя уснуть, усилием воли подавив мысли о еде и панические мысли, попытавшиеся пробиться в тренированный мозг.

Зимин к сорока годам стал фаталистом – чему быть, того не миновать, но умереть от голода, думая о том, что сосед может попытаться его убить и потом сожрать, это было уж слишком. То, что бывший мент попытается, – Зимин в этом не сомневался. Люди никогда не отличались стойкостью и тем более святостью. Сожрать себе подобного в прямом и переносном смысле готов любой, попавший в такие условия, которые заставят его это сделать. Ну… почти любой. Осужденный на пожизненное – точно. Продлить свою жизнь на неделю, на месяц за счет сокамерника – ни один из соседей Зимина не задумается ни на секунду, стоит ли это делать. Полковник не исключение.

И тогда встает вопрос – а он, Зимин? Сможет убить сокамерника ради того, чтобы продлить эту самую жизнь? Его жизнь, майора Зимина?