Конь бледный

Второй получил короткий тычок в горло, возможно – смертельный. Зимин не собирался миндальничать, тратить время и силы на то, чтобы соразмерять удары и пытаться не убить противника. Его как раз и учили убивать. Не скакать по рингу, изображая из себя великого сэнсея, а убивать – некрасиво, незрелищно, максимально эффективно и не затратно по ресурсам энергии.

Третьего свалил Слюсарь, добив носком ноги в подбородок. Остальные двое, видя, что случилось с их напарниками, покинули поле боя, отбежав подальше, туда, где стояла толпа, застывшая в угрюмом молчании.

– Хренец нам! – задыхаясь и утирая кровь со лба, констатировал Слюсарь. – По очереди спать будем! Иначе во сне задавят, гады! Ай, сука!

Булыжник скользнул по черепу полковника, и он пошатнулся, закатывая глаза. Зимин уклонился от другого булыжника и едва не попал под удар третьего, проскочившего на уровне виска. Если бы камень попал в череп – точно бы раздробил.

– Держись, сука! – Зимин хлопнул по щеке полковника своей широкой ладонью и встретил первого набежавшего на него противника тяжелым прямым ударом ноги, срезавшим того, будто удар кувалдой. Второго и третьего свалил короткими, незаметными тычками – одним вбил переносицу в мозг, другим врезал в печень, которой явно это дело не понравилось. Оба свалились молча, как снопы. Скорее всего мертвыми.

Краем глаза Зимин заметил, что полковник отошел после удара камнем и отмахивается, прикрывая Зимина справа. Работал он весьма эффективно, в этом ему не откажешь, но довольно грязно – много усилий и мало прока. Привык, по всему видно, драться или один на один, или с двумя-тремя неумелыми пьяными гопниками. Но это и понятно, учитывая специфику его службы и жизни.

А через несколько минут стало совсем худо. Толпа росла, перед двумя залитыми своей и чужой кровью бойцами стояло уже человек тридцать, и были это не простые уличные пьянь-гопники, а матерые, искушенные в разборках бандиты, большей частью – бывшие спортсмены. В девяностые именно они составляли костяк преступных группировок, и те, кто дожил до двухтысячных, могли называться крысами-убийцами – самыми сильными, самыми злобными, самыми живучими тварями. Зимин не знал, легенда это или нет, но в старину, когда людям нужно было искоренить крыс – на корабле или в жилом доме, – они изготавливали крысу-убийцу. В ящик или бочку сажали десятка два живых крыс и оставляли их там без еды и воды на несколько дней. Обезумевшие крысы начинали жрать друг друга, и в конце концов оставался один – самый сильный, самый злобный крыс. И тогда его выпускали на волю.

Крысы или уходили, или погибали, убитые этой тварью-каннибалом.

Так и люди – те, кто выжил после бандитских разборок и милицейских чисток, были тварями похуже крыс. Крысы не убивают для развлечения, не пытают ради того, чтобы получить удовольствие, а вот люди…

Зимин уже не думал о том, чтобы оставлять кого-то в живых. Он бил насмерть, каждым ударом, каждым захватом уничтожая одну из тварей, мечтающих добраться до его шеи. И только одна мысль металась в голове, будто пойманная птичка: «Какого черта они это не останавливают?!»

«Они» – понятное дело, это были те, кто сейчас стоял за стенами сооруженного для пленных загона-кораля, улыбаясь, смотрели на толпу дерущихся чужеземцев и скалили зубы, делая ставки – как скоро этих двух белокожих наконец-то добьет толпа обезумевших соотечественников. Нет ничего приятнее для глаза, чем драка, в которой участвуешь не ты! Нет ничего слаще запаха чужой крови, пролитой на арене ради того, чтобы ты выиграл пару-другую монет! Ведь в жизни так мало развлечений…

Закончилось все так же быстро и неожиданно, как и началось, – в кораль посыпались десятки охранников, одетых в легкие кольчуги, державших в руках метровые дубинки твердого дерева, окованные металлическими кольцами. Толпа нападавших частично рассеялась, частично осталась на месте, выбросив из своего нутра десятка полтора стонущих и безмолвных фигур, оставшихся лежать рядом с теми, кого уложили Зимин и Слюсарь. Теперь можно было перевести дух.

Оба сокамерника опустились на траву рядом с деревом, прислонились к нему спиной и замерли, утихомиривая тяжелое дыхание. Зимин успокоился довольно быстро, полковник же, отвыкший от физических упражнений, с минуту еще ловил воздух широко раскрытым ртом и хрипел, не в силах сказать ни слова. Потом все-таки собрался и выдавил из себя, натужно улыбаясь, как вежливый зритель на концерте Петросяна:

– Ну, ты и силен! Ты же десяток уложил, не меньше! И похоже, что наповал! Говоришь – в штабе служил?! Ох, сцука, и болтун! Хе-хе-хе…

Зимин ничего не ответил. Он устал. Нет, не от того, что только что убил десяток врагов голыми руками. По большому счету это было его работой, вернее – некой особенностью основной работы, но… после той бойни, что он учинил в банке, Зимин будто исчерпал запас прочности, и то, что когда-то он делал бесстрастно, осознавая необходимость, следуя чувству долга, теперь вызывало отвращение и печаль. Даже если убивал закоренелых преступников, бандитов, каждый из которых унес жизни нескольких человек.