Конь бледный

Первая реакция, когда враг повержен, – добить. Убить или искалечить так, чтобы он уже не поднялся. Потому Зимин уже держал руку Амброза за запястье, и нога его была занесена над шеей дюженника, чтобы переломить ее резким ударом пятки. Лет пять назад Амброз был бы уже мертв. Сейчас каблук только лишь коснулся потной кожи, обозначив смертельный удар. И… все.

Зимин опоясался мечом, поискал кинжал – вспомнил, что отдал его Слюсарю. Повязал перевязь с метательными ножами, не обращая внимания на гробовое молчание толпы, наблюдавшей за его манипуляциями, пошел в лагерь, выбросив из головы этот инцидент.

Чего-то подобного он и ожидал – не так быстро, но ожидал. Никто не любит выскочек, тем более если они вдруг поднялись из самых низших слоев общества. Из презренных рабов. Мерзкие, рыхлые бледнолицые чужеземцы. Ксенофобию никто не отменял, и во многих языках Земли понятия «враг» и «чужой» обозначались одним словом. Так почему этот мир должен быть исключением?

Шатер, в который поместили швей, был похож на обычный солдатский шатер на двадцать человек, но располагались здесь сорок мастеров и мастериц, которым дали задание пошить двадцать парашютов. Они не понимали, что шьют, зачем шьют, но им довели до сведения, что если напортачат, если швы будут некрепкими, разойдутся – все мастера умрут.

Если парашютные ранцы не подойдут по заданным параметрам, те, кто их сшил, – умрут.

Если до сегодняшнего полудня они не успеют сшить то, что нужно, – умрут.

В общем, за любые прегрешения – смерть, да не просто смерть, а гадкая – на кол или еще что-нибудь столько же гадкое – как та казнь одного из чужеземцев. Благо, что фантазия мастеров заплечных дел совершенно неистощима.

Человек – существо злобное, вредное, и страдания других всегда вызывали у людей неподдельный интерес. Не его же казнят, почему бы и не посмотреть? Швеи и портные не упускали случая поглядеть на казнь тех, кого объявили государственными преступниками, но совершенно не желали участвовать в «представлении» в роли жертвы, а потому двадцать полотнищ были уже готовы, лежали на брезентовом полу ровными рядами возле предназначенных им ранцев.

– Господин! Мы сделали! – Пожилой портной с покрасневшими от усталости и снадобий глазами угодливо поклонился, и следом за ним поклонились все остальные мастеровые. Глаза у них были так же красны – принимая снадобье, не дающее спать, ты не особо заботишься о последствиях для организма. Главное – не усесться задницей на кол, а глаза отдохнут и выздоровеют. У живого. Потом.

Зимин кивнул, подошел к первому попавшемуся парашюту, пощупал, подергал ткань. Крепкий шелк. Из него можно было бы пошить дорогие платья, нательное или постельное белье. Он не хотел думать, сколько стоили для казны несколько штук шелка. Какая разница? Когда государство занимается государственными делами, цена вопроса интересует его меньше всего. Что для Империи какие-то несколько штук шелка? Натурального шелка…

Проверил швы, стропы, ремни подвесной системы, вытяжной парашют – на вид все было в порядке. Теперь – только испытать.

Зимин великолепно знал конструкцию парашюта. И не только этого парашюта – крыло. Он знал конструкции большинства парашютов, используемых на Земле, великолепно управлялся с каждым из них, помнил параметры основных, потому ему не составило большого труда составить чертеж-схему, по которой швеи и сделали то, что сделали.

Собрать парашют в ранец, используя укладочную рамку (ее тоже сваяли), было делом недолгим. Руки работали автоматически, быстро, ловко – как и всегда. Все-таки больше трехсот прыжков – тренировочных и боевых. В том числе и ночных, когда не знаешь, на что приземлишься. То ли на гладкое поле, то ли останешься висеть на ветке, проткнувшей твой многострадальный зад.

Так бывает, и гораздо чаще, чем принято об этом говорить. Как бы ни был человек обучен, как бы ни был он умел, всегда существует шанс неудачного приземления. Уж Зимин-то знал это гораздо лучше, чем кто-либо другой. Это он доставал с дерева тело Васьки Силифонтова. Сухая ветвь дошла Ваське до сердца, убив на месте.

Доставал Зимин не потому, что это был соратник, которого нельзя бросать на растерзание стервятникам. Нет. Нельзя себя демаскировать, потому, как ни торопилась группа, пришлось снять Ваську и закопать – так, чтобы никто не смог понять, что это могила орденоносного капитана, погибшего при выполнении служебного задания.

Ни холмика, ни даже креста. Дерн на место, лишнюю землю – по ветру. Был человек – и нет человека. Впрочем, Ваське на это уже наплевать. А его товарищи не могли себе позволить сорвать задание. Выдать себя – смерть для всей группы.

Но с тех пор Зимин ненавидел кедры. Ливанские кедры.

Швеи смотрели на то, что делал Зимин, вытаращив глаза, – и правда, что же это такое невиданное?! На что может пойти столько шелка? Такого дорогого, недоступного простолюдинам шелка?! Шелка, на деньги от продажи которого можно было бы безбедно жить до конца жизни семье из пяти человек!

– Готово? – раздался за плечом знакомый голос, Зимин обернулся и неспешно кивнул: