Конь бледный

Он не понял меня – наливает стакан холодной воды:

– Выпейте. Вы устали.

– Я не устал.

– Жорж… что с вами?

Он с тревогой глядит на меня и ласково, как отец, гладит мне руку. А я уже знаю: я не с ним, не с Ваней, не с Эрной. Я – ни с кем.

Я беру свою шляпу:

– Прощайте, Андрей Петрович.

– Жорж…

– Ну?

– Жорж, вы больны: отдохните.

Пауза. Потом я медленно говорю:

– Я не устал и здоров. Но ничего больше делать не буду. Прощайте.

На улице та же грязь, за рекой тот же шпиц. Серо, сыро и жутко.

4 октября.

Я понял: не хочу больше жить. Мне скучны мои слова, мои мысли, мои желания. Мне скучны люди, их жизнь. Между ними и мною – предел. Есть заветные рубежи. Мой рубеж – алый меч.

В детстве я видел солнце. Оно слепило меня, жгло лучистым сиянием. В детстве я знал любовь – материнскую ласку. Я невинно любил людей, радостно любил жизнь. Я не люблю теперь никого. Я не хочу и не умею любить. Проклят мир и опустел для меня в один час: все ложь и все суета.

5 октября.

Было желание, я делал мое дело. Я не хочу ничего теперь. Зачем? Для сцены? Для марионеток?

Я вспоминаю: «кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь». Я не люблю и не знаю Бога. Ваня знал. Знал ли он?

И еще: «Блаженны не видевшие и уверовавшие». Во что верить? Кому молиться?… Я не хочу молитвы рабов… Пусть Христос зажег Словом свет. Мне не нужно тихого света. Пусть любовь спасет мир. Мне не нужно любви. Я один. Я уйду из скучного балагана. И – отверзется на небе храм – я скажу и тогда: все суета и все ложь.

Сегодня ясный, задумчивый день. Река сверкает на солнце. Я люблю ее величавую гладь, лоно вод, глубоких и тихих. В море гаснет печальный закат, горят багряные зори. Грустно плещет волна. Никнут ели. Пахнет смолой. Когда звезды зажгутся, упадет осенняя ночь, я скажу мое последнее слово: мой револьвер со мною.

1909(?) г.