Кон-Тики

Хмель, ощутимо владевший мной весь предшествующий вечер, мягко меня покинул. Голова стала ясной. Мысли не роились, не суетились, не толкались – степенно сменяли одна другую. От этого дощатого дома, от спящей в его глубине Цапли, от обнимающих друг друга в нирване забытья двоих – моего закадычного когда-то друга Шурика и красавицы Дерюгиной, – от всего вместе; от того, что я – не просто я, не просто сам по себе, а с ними, что я – часть всего этого, часть чего-то большего, – во мне родилось и недвижной волной встало спокойствие. Не было суеты. Не было больше страхов. Нужно было жить дальше. Я еще не знал, как. Но знал наверняка – справлюсь.

Тикали ходики. Заскрипела пружина – Цапля чуть пошевелилась во сне. Я обнял ее и перестал быть пружиной.

***

Дерюгину хоронили в закрытом гробу. Пришли люди с работы. Коровкин был пьян. Мать Дерюгиной, сухонькая, седая, держалась хорошо. Всем улыбалась. Много говорила. Рассказывала про самосвал. Про переход на Шереметьевской. Про зеленый свет. И про водителя, умершего за рулем от инфаркта.

Я уволился из больницы. Вольфсон обещал устроить служебный перевод, не прерывать стаж. Обещание сдержал. Николай Васильевич снабдил телефонами в Мурманском пароходстве. Сказал – приедешь, позвони, помогут, все решат. В кассе дали служебную морскую железнодорожную плацкарту, заплатили восемьсот рублей подъемных. Я взял немного, остальное оставил матери и Цапле.

Вечером пришел к Цапле. Мы были вдвоем до утра. Утром она сказала «больше не могу тебя видеть». Уехала на работу. Я слонялся по квартире. Зашел на кухню. Достал из тумбочки тяжелую скалку. Взял сковородку. Стал оббивать с нее уголь, или кокс, или что еще там. Черные куски под ударами летели по сторонам, били по рукам, попадали в лицо. Чугун под углем был чист и свеж.

Я приехал на Ленинградский. Вечерние грозовые июньские тучи висели над Каланчевкой. Пахло горелым углем поездных титанов. Зашел в вагон, бросил чемодан на верхнюю. Поезд тронулся, и я все про себя понял. Я выпрыгнул из вагона и побежал к вокзалу.

– Девушка, милая, мне очень, очень надо! – кричал я девчонке в телефоне-автомате. Та виновато пожала плечами, улыбнулась, отдала свою двушку. «Чаплину, Чаплину… дайте мне… скорее!..» – умолял я в пахнущую эбонитом тяжелую трубку.

– Цапля, Цапелька, я остаюсь! Мало ли, где нужны врачи?! В Норильске! В Воркуте! На Сахалине! На БАМе, будь он неладен!.. Мы еще уедем – вдвоем!.. – я кричал, я хрипел в тяжелую трубку в руке. И я взлетал, глупо улыбаясь; взлетал над вокзалом, пробивая вечерние грозовые июньские тучи над Каланчевкой. Пролетавший по своим делам Данилов посмотрел на меня приветливо. Сквозь прогалину туч я взглянул вниз.

Наташа, садившаяся в троллейбус у гостиницы «Ленинградская», – подняла голову, улыбнулась и помахала мне рукой.

15-26 августа 2020 г.