Конан Бессмертный

Он попытался вновь поднять меч, но тот выскользнул из онемевших пальцев. Ибо, когда клинок вторгся в черную тень, он наполнился болезненным холодом, таким, как тот, что, должно быть, царит в бездне среди звезд.

Летучая мышь размахивала над ним широко распростертыми крыльями, словно издевательски потешаясь над своей поверженной жертвой и ее суеверным ужасом.

Бессильными руками Конан пошарил на теле, где полоска невыделанной кожи удерживала на талии импровизированную набедренную повязку. Возле кошеля с этого ремешка свисал тонкий кинжал. Его пальцы, все еще непослушные от обморожения, нащупали, однако, не рукоятку кинжала, а кошель и коснулись при этом какого-то гладкого и теплого предмета, спрятанного внутри мешочка.

Внезапно Конан отдернул пальцы, когда покалывающий жар потек в него. Его пальцы погладили удивительный амулет, который он нашел днем раньше, когда они разбили лагерь у Бахари. Прикосновение к гладкому камню высвободило странные силы.

Тварь, похожая на летучую мышь, разом отшатнулась от него. Еще мгновенье назад она подобралась так близко, что его тело содрогалось от неземного холода, излучаемого этим чудовищем. Теперь она, все быстрее взмахивая крыльями, почти в отчаянии улетала от него прочь.

Конан с трудом поднялся на колени. Он сражался со слабостью, сковавшей его тело. Сперва ужасающий холод от прикосновения чудовищной тени, затем покалывающий жар, растекающийся по обнаженному телу, — все это вместе было чересчур даже для его сил. Перед его глазами все расплылось. Рассудок помрачился. Он в ярости потряс головой, чтобы совладать с растерянностью, и осмотрелся.

— Митра! Кром и Митра! Неужто весь мир свихнулся?

Жуткая армия летающего кошмара прогнала с поля боя все войско генерала Бакры, а тех, кто не мог бежать достаточно быстро, уничтожила. Однако не тронула ухмыляющихся воинов Мунтассем-хана, точно солдаты Яралета и тенеподобные чудища были партнерами в нечестивом союзе черной магии.

Но теперь люди Яралета с криком помчались прочь от вампиров-теней. Обе армии в конце концов были рассеяны.

«Неужели и вправду мир обезумел?» — в тоске спрашивал Конан у багрового неба.

Силы и рассудок теперь оставили киммерийца окончательно. Он погрузился в черное забытье.

2 Поле битвы

Солнце пылало на горизонте горящим углем. Оно бросало мерцающий свет на тихое поле битвы, как красный глаз на безобразном лбу циклопа. Безмолвное, как смерть, усеянное останками бойцов, мрачно простиралось в последних солнечных лучах поле битвы. Тут и там среди мертвецов застыли лужи крови, и солнце отражалось в них.

Темные фигуры, таясь, шныряли в высокой траве и, повизгивая, обнюхивали сваленные в кучи и разбросанные трупы. Угловатые плечи и отталкивающие, похожие на собачьи, морды — степные гиены! Для них поле битвы означало богато накрытый стол.

А в небе парили отвратительные чернокрылые стервятники, желая тоже принять участие в трапезе. Мерзкие птицы набрасывались, шурша крыльями, на изуродованные тела. Но за исключением пожирателей падали, ничто не двигалось на кровавом поле. Оно было безмолвно, как сама смерть. Ни скрип колес боевых колесниц, ни звон бронзовой трубы не прерывали этой неземной тишины. Молчание смерти быстро последовало за грохотом битвы. Как призрачные посланцы судьбы, рои мышей медленно пролетели по небу на заросший камышом берег реки Незвайя, вздувшиеся воды которой тускло светились в последних закатных лучах.

На другой стороне далекого берега высилась огромная черная масса укрепленного города Яралет, как гора эбенового дерева в сумерках.

И все же одна фигура шевелилась на широком поле смерти, как карлик на фоне заходящего солнца. Это был юный киммериец с буйной черной гривой и горящими синими глазами. Черные крылья, сотканные из мертвящего холода межзвездных пространств, лишь слегка задели его. Жизнь теплилась в нем, и сознание к нему возвратилось. Он бродил по кровавому полю тут и там, немного приволакивая ногу, ибо в пылу схватки получил глубокую рану в бедро, которую заметил только сейчас и, как сумел, перевязал, когда вновь пришел в себя и захотел встать.

Осторожно, хотя и нетерпеливо, он нагибался то к одному, то к другому трупу, какими бы окровавленными они ни были. Он был облит кровью с головы до ног, а могучий длинный меч, который он тащил за собой, был красен почти до самой рукояти. Усталым, как собака, был Конан, и в горле у него пересохло. Все его тело болело от десятков ранений — большей частью это были незначительные ушибы, резаные ранки, царапины, если не считать серьезной раны на бедре, — и он тосковал по фляжке с вином и плитке сухарей.