Конан Дойл

В мае «Элдером и Смитом» был издан «Дядя Бернак», а летом (по одним источникам – в июне, по другим – в октябре: причина расхождений, наверное, просто-напросто в том, что переезд, да еще с огромным количеством людей, животных и вещей – дело затяжное) Дойлы наконец-то смогли перебраться в новое жилище. Дом, который построил Дойл, получил имя «Андершоу», потому что над ним нависали кроны деревьев («under shaw» – буквально «под рощей»); внизу, у подножия Хайндхеда, проходило шоссе, и к нему от дома спускалась широкая дорога, усыпанная гравием: всё это очень пригодится, когда Дойлы купят автомобиль. В саду было два теннисных корта. Пока машины не было – купили ландо и еще одну лошадь, тихую, спокойную кобылку для Луизы (потом лошадиное поголовье возрастет до шести особей), и наняли кучера.

Собственно дом не представлял собой архитектурного шедевра – просто здоровый домище из красного кирпича, о тридцати шести комнатах, с множеством окон; но внутри все было устроено роскошно и комфортабельно. Провели электрическое освещение – в том районе это была большая редкость. Обустроили великолепные ванные комнаты. Повсюду были гербы и монограммы: в оконных витражах, на дверях. Двери громадные, внушительные и при этом легкие – под стать хозяину; что интересно, они открывались в обе стороны – хоть тяни, хоть толкай. Это была идея самого доктора: его возмущало, что человек даром тратит уйму времени, раздумывая, в какую же сторону надо открывать дверь. В доме имелся огромный холл, в котором опять-таки развесили гербы предков: говорят, будто герб Фоли сперва повесить забыли, и Мэри Дойл, урожденная Фоли, была сильно обижена. Доктор перевез в «Андершоу» старинный письменный стол, доставшийся ему по наследству от дядюшки Ричарда. Все было очень внушительно и красиво – так подобает жить знаменитому и богатому писателю – и при этом по-британски скромно. Дюма потратил на дом-замок все состояние, Бальзак надорвался под тяжестью золотой сантехники; с Дойлом этого, к счастью, не случилось – он был все-таки человек умеренный. У него снова появился уютный рабочий кабинет, которого он не имел с начала болезни Луизы – это было самое главное.

Одним из первых гостей «Андершоу» был Брэм Стокер, который приехал интервьюировать знаменитого коллегу и написал о его доме: «Он так хорошо защищен от холодных ветров, что архитектор счел возможным сделать большое количество окон, создав тем самым пространство, полное света. Но при этом он такой теплый и уютный, что у каждого его обитателя или гостя возникает восхитительное „ощущение дома“». Сам Стокер в этом же году опубликовал «Дракулу»; большинство коллег приняли роман прохладно, но Дойл был в восторге: «Это лучшее произведение о дьявольщине, которое я читал за многие годы. Это просто замечательно, как Вам удалось поддерживать и интерес у читателя на протяжении всей книги».

Как и всем домам, где жил Конан Дойл, «Андершоу» катастрофически не везет. С 1924-го по 2004-й там была гостиница; в 2005-м она закрылась, владелец земли затеял снос дома; вокруг разрушающегося здания разгорелся конфликт. Министерство культуры отказывалось присвоить дому категорию, необходимую для того, чтобы государство взяло его под защиту и выделило средства на реставрацию и охрану: Конан Дойл недостаточно хорош, он всего лишь жалкий детективщик. Возмутилось Викторианское общество, возмутились британские писатели: Джулиан Барнс, Иэн Рэнкин, Питер Акройд, Джон Гибсон. «Андершоу», говорили они, один из двух «литературных» домов, которые проектировал писатель (второй принадлежал Томасу Гарди); если не спасать его, кричали они в отчаянии, то и ничего вообще не стоит спасать! Конфликт покамест не разрешен. Человек, создавший один из символов Англии, все еще недостаточно хорош для нее.

В июне 1897-го в Лондоне пышно праздновался бриллиантовый (60 лет) юбилей правления королевы Виктории. Все было очень патриотично: солдаты с разных концов империи прошли по городу маршем; принц Уэльский принимал парад имперского флота; одним из официальных мероприятий было представление дойловского «Ватерлоо» в театре «Лицеум», которое, по словам Брэма Стокера, сопровождалось «экстазом верноподданнических чувств».