Конан Дойль на стороне защиты

Рубеж XIX и XX веков стал временем перемен не только для английской криминологии, но и для пенологии — науки о наказаниях. В XIX веке преступников считали неисправимыми, поэтому заключение несло исключительно карательную функцию; изоляция, тяжелый труд и скудный рацион были стандартом. С наступлением нового века подход стал более прогрессивным, и наиболее просвещенные тюремные начальники теперь считали тюрьму местом перевоспитания преступников. Так, в Питерхеде была библиотека, практиковались совместные занятия заключенных, существовал дискуссионный клуб, на заседании которого Слейтер передаст Уильяму Гордону тайную записку. Однако в целом в питерхедской тюрьме царила спартанская строгость, где отбывали наказания самые печально известные преступники. «Я лучше выберу немедленную смерть, чем пожизненное заключение в Питерхеде», — сказал в 1918 году шотландский революционер-социалист Джон Маклин, который отбывал там не один срок.

Главное здание тюрьмы вмещало 200 человек. Все камеры были одиночные размером примерно четыре на восемь футов (около 120 на 240 см), потолок был ниже семи футов (около 210 см) — «попросту небольшой ящик», как писал Маклин. Из мебели — гамак, прикрепленный к двум стенам, и узкая откидная железная столешница с дощатым верхом. В каждой камере было окно в 18 квадратных дюймов (около 115 кв. см) с прочной решеткой.

«Каждая камера обогревается теплым воздухом из общего зала», — писал Маклин, который отбывал в Питерхеде наказание за подстрекательство к мятежу:

Воздух в зале подогревается американскими угольными печками и проникает в камеру через две щели внизу двери. В большинстве камер зимой очень холодно, поскольку такой способ обогрева никуда не годится, а завернуться в одеяла — преступление, за которое начальник тюрьмы может перевести тебя в «специальные» камеры, одна ужаснее другой. Разумеется, преступлением может быть объявлено что угодно. Цель — сломить нервную систему узников, многие из которых доходят до крайне жалкого состояния.

Эссе Джеральда Ньюмана, еще одного узника тех времен, дает дальнейшие подробности питерхедской жизни: «Бесконечные тоскливые дни в каменоломнях, жестокое обращение, грубая и дурно поданная еда, наказание в темных камерах на хлебе и воде… Жестокий холод зимних ночей в камере, куда не проникает ни малейшей частицы тепла; знойное летнее солнце, опаляющее голову в сухом пыльном карьере, где даже зубило и молот, которыми работаешь, жгут тебе руки, а яркий свет опаляет глаза».

Во времена Маклина одежда заключенного состояла из пары грубых башмаков, штанов из «чертовой кожи», шерстяных чулок, рубахи, жилета и нижней рубашки. Зимой для работы на улице она дополнялась курткой и беретом из толстой коричневой шерсти, а также парой рукавиц. Стригли заключенных дважды в месяц, тюремный цирюльник срезал волосы почти до корней. Белье каждого, как пишет Маклин без видимой иронии, «держали в чистом и гигиеничном состоянии с помощью стирок раз в две недели». Тюремные надзиратели тоже получали особую форму. Поскольку многие из заключенных выходили на работу за пределы Питерхеда, приставленные к ним тюремщики были хорошо вооружены. С самых первых дней существования этой тюрьмы и до конца 1930-х каждому тюремщику выдавалась сабля, до конца 1950-х многих также вооружали винтовками. «Клинки вовсе не походили на декоративные опереточные, — писал шотландский журналист Роберт Джеффри. — Для безоружного человека вероятность того, что его полоснут лезвием по груди, была весомым поводом к послушанию, и стражи это знали». В эту тюрьму, находящуюся в 180 милях к северо-востоку от Глазго, Оскара Слейтера доставили 8 июля 1909 года. В течение следующих 18 с половиной лет он будет известен как заключенный 1992.

Анкета Слейтера, сопровождавшая его по прибытии и составленная руководителем отдела уголовных расследований Ордом, содержит множество качеств и склонностей, которые привели Слейтера в тюрьму: