КОНАН. ГЛАЗ ЭРЛИКА

На миг гость застыл, словно преобразившись: его могучая рука взметнулась, пальцы сомкнулись в кулак, темные глаза метнули молнии. От него исходила аура ужасающей властной силы, она внушила благоговейную робость даже необузданному вандалу. Запахнувшись царственным жестом в свой багряный плащ, гость направился к двери и покинул каюту, несмотря на восклицание пытавшегося удержать его Гейзериха.

Пораженно чертыхаясь, король прохромал к двери, открыл ее и выглянул на палубу. На полуюте горел фонарь, из трюма, где усердствовали за веслами гребцы, поднималась вонь немытых тел. Ритмичное клацанье соперничало с убывающим эхом подобных звуков, доносящихся с длинной призрачной вереницы идущих следом кораблей. Луна поблескивала серебром на волнах, сияла белизной на палубах. У двери Гейзериха стоял на страже одинокий воин, и лунный свет сиял на его золотистом, с плюмажем шлеме и римской кирасе. Он поднял в знак приветствия свой дротик.

— Куда он ушел? — осведомился король.

— Кто, мой повелитель? — глуповато переспросил воин.

— Высокий человек, тупица! — нетерпеливо воскликнул Гейзерих. — Человек в багряном плаще, который только что покинул мою каюту.

— Никто не покидал твоей каюты с тех пор, как Гунегас и другие господа ушли отсюда, мой повелитель, — изумленно пробормотал вандал.

— Лжец! — Меч Гейзериха серебряной молнией выскользнул из ножен. Воин побледнел и отшатнулся.

— Бог мне свидетель, о король, — поклялся он, — но сегодня ночью я не видел такого человека.

Гейзерих пристально уставился на воина: вождь разбирался в людях и понял, что этот страж не лжет. Волосы на голове короля встали дыбом, он молча повернулся и торопливо захромал к каюте Атаульфа. Чуть помедлив у двери, он распахнул ее.

Атаульф, раскинув руки, лежал лицом на столе, и его состояние можно было определить одним взглядом. Его лицо посинело, остекленевшие глаза были широко открыты, а между губ торчал почерневший язык. Шею Атаульфа стягивал завязанный особым морским узлом шелковый пояс Гейзериха. Возле одной его руки лежало гусиное перо, у другой — чернила и лист пергамента. Подняв его, Гейзерих медленно, с усердием прочел:

«Ее величеству, императрице Рима

Я, твой верный слуга, выполнил твою просьбу и готов убедить варвара, которому служу, повременить с нападением на имперский город до прибытия ожидаемой тобою помощи из Византии. Тогда я заманю его в упомянутый залив, где его можно будет зажать в клещи и уничтожить вместе с его флотом...»

Письмо обрывалось непонятной закорючкой. Гейзерих уставился на труп, и мурашки поползли у него по коже. Высокий незнакомец исчез бесследно, и вандал понял, что никогда не увидит его больше.

— Рим заплатит за это, — пробормотал он. Маска, которую Гейзерих привычно носил на людях, сползла и под ней оказалась личина голодного волка. Злобный взор и стиснутая в мощный кулак рука со всей откровенностью указывали на уготованную Риму участь. Гейзерих вдруг вспомнил о все еще зажатой в пальцах монете, брошенной незнакомцем на стол. Он взглянул на нее и шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы, узнавая письмена старого забытого языка и профиль человека, знакомый ему по высеченным в древнем мраморе старого Карфагена изображениям, чудом избежавшим гнева империи.

— Ганнибал! — пораженно выдохнул Гейзерих.

Р. Говард КОПЬЕ И КЛЫК

А-эа скорчилась у входа в пещеру, с удивлением наблюдая за Га-нором. Ее интересовал и Га-нор, и то, что он делал. А молодой человек, слишком увлекшись своей работой, не замечал девушки. В нише стены горел факел, освещавший всю пещеру. Га-нор трудился при его тусклом свете, вычерчивая фигуры на стене. Куском кремня он процарапал контуры, а потом закончил фигуру, подкрасив ее охрой. Кистью ему служила маленькая веточка. Картинка получилась грубой, но выразительной.

Га-нор собирался нарисовать мамонта. Глаза А-эа округлились от удивления и восхищения. Потрясающе! Ну и что из того, что у зверя не хватает ноги и нет хвоста? Для дикарки, погруженной в пучину варварства, творчество Га-нора казалось верхом совершенства.

Однако А-эа спряталась среди скудных кустов у входа в пещеру художника не для того, чтобы следить, как он рисует мамонта. Восхищение картинкой было лишь слабым чувством по сравнению с ее любовью к Га-нору. А первобытный художник был симпатичным: выше шести футов, стройный, с длинными руками и ногами, с могучими плечами и узкими бедрами — телосложением воина. Черты его лица в мерцающем свете факела казались утонченными: высокий, широкий лоб, грива светлых волос.

Да и сама А-эа выглядела миленькой. Ее волосы, такие же прекрасные, как и ее глаза, были черными и игривыми волнами ниспадали на тонкие плечи. Лица ее еще не скрыли татуировки, потому что А-эа еще не вышла замуж.

Оба, и юноша, и девушка, выглядели совершенными образцами великих кроманьонцев, которые взялись не известно откуда, объявили и укрепили силой свою власть над животными...

А-эа нервно огляделась. Обряды, обычаи и табу занимали главное место в жизни дикарей.