Конан и дар Митры

Миновав приспособления из бревен, досок и канатов, обогнув ямы и дорожку с вкопанными торчком поленьями, они зашагали вверх по склону. Тут обнаружилась тропа - узкая, но вполне подходящая для человека, привыкшего с детства лазать по скалам; Конан шел вперед, почти не глядя под ноги, инстинктивно сохраняя равновесие на опасных участках. Дыхание киммерийца было ровным, тело - послушным и гибким; тем не менее, он с тревогой поглядывал на солнечный диск, медленно поднимавшийся над горизонтом, словно хотел поторопить восходящее светило.

Вскоре ему показалась, что тропинка, по которой они двигаются, выглядит довольно странной. Похоже, к ней не прикасались человеческие руки, ибо Конан нигде не мог заметить следов кирки или зубила; камень под ногами был гладким, как бы оплавленным, а изгибы уходившей вверх тропы напоминали плавное течение водного потока. Приглядевшись, он понял, что шагает по длинному и узкому языку пепельно-серой лавы, излившейся некогда из кратера и проложившей путь до самой обители наставника. Вряд ли это было случайным; скорее всего, устланная застывшей лавой дорога возникла по воле Митры, желавшего облегчить подъем к жерлу вулкана. Но кому и зачем? Означала ли эта тропа, что Учителю нужно время от времени подниматься наверх, к темным базальтовым скалам, что обрамляли края кратера?

Солнечный диск наполовину поднялся над барханами, и Конан, оставив досужие мысли, сунул руку за пояс - туда, где хранилась драгоценная фляга с арсайей. Пробка из каменного дуба была забита глубоко, но сильные пальцы без труда справились с ней; он вдохнул острый и свежий запах, потом быстро закупорил бронзовый сосудик. Хорошо, что Рина не обернулась, мелькнуло в голове; ясные глаза девушки вновь напомнили бы ему, что в этой жалкой фляжке хранится его душа. Его память и разум! Он оставался человеком лишь потому, что дважды в день, на утренней и вечерней заре, нюхал снадобье дамастинского мага, и об этом не стоило забывать.

Но виновна ли в том его спутница? Нет, разумеется, нет, - подумал Конан, мрачно покачивая головой. Любой, кто оказался бы сейчас рядом, был бы ему неприятен; любое человеческое лицо заставило бы поразмыслить о той хрупкой грани, что отделяла его самого от состояния бессловесной и беспомощной твари. Пока что он сохранял рассудок - благодаря арсайе; но что произойдет, если чудодейственное зелье кончится, а он так и не доберется до храма Первосотворенных? Киммериец почувствовал, как по спине бежит холодок, и нахмурил брови; ему не хотелось задумываться об этом.

Спрятав флягу за широкий поясной ремень, он бросил взгляд вниз, на желто-серое море песка, протянувшееся от горизонта до горизонта. Пустыня простиралась на юг, на запад и восток, и с высоты действительно походила на застывшую океанскую поверхность; барханы казались мелкой рябью, крошечными волнами, что катятся друг за другом к подножию вулкана, к темному и угрюмому берегу, возвышавшемуся над бесплодной равниной. Лишь зеленая полоска, сад Учителя, оживляла этот мрачный пейзаж, озаренный первыми солнечными лучами, но и светило, ласковое и благодатное в других местах, не скрашивало его. Тут, в просторе блеклых небес, нависавших над пустыней, солнце выглядело точно пасть огнедышащего дракона, поливавшего камни и пески пламенным дождем; оно сжигало любую жизнь - кроме зеленого оазиса на склоне вулкана, за которым присматривал сам Митра.

Пески, барханы, да базальтовая стена вулканического конуса, скрывавшая северные горы... Не считая неба и солнца, это было все, что мог разглядеть Конан; сейчас он чувствовал себя крохотной мошкой, ничтожным муравьем, ползущим по чреву каменного исполина, застывшего в тысячелетнем сне. Этот камень, и песок, и небеса оставались мертвыми для него; он не мог ощутить, как прежде, потоков и струй живительной Силы, исходивших сверху и снизу, со всех сторон - той астральной эманации, что дарила Ученикам уверенность, неутомимость и почти божественную мощь.

Рина, несомненно, впитывала эту ауру всем телом, купалась в ней, смаковала, как волшебное вино... На миг острое чувство потери пронзило Конана, и он стиснул зубы, сдерживая стон. Если бы не Учитель, ему и в голову бы не пришло взять с собой эту девушку! Слишком о многом она напоминала - о многом утерянном безвозвратно, о несбывшихся надеждах, о мечтах, которым не суждено осуществиться... Она сохранила и свою душу, и дар Митры; у него же бог забрал и то, и другое.