Конан и грот Дайомы

- Парус! - рявкнул Конан. - Ставь парус, женщина, и садись к рулю! Да поживее! А я буду грести!

Уже навалившись на весла, ощущая упругое сопротивление волны, чувствуя, как лихорадочное возбуждение покидает его, киммериец глубоко вздохнул и добавил:

- О моем человеке не беспокойся, с ним Гирдеро не совладать. Не совладать! Да и не человек он вовсе...

* * *

Жуткий рев, от которого сотрясались стены каюты, пробудил дома Гирдеро, зингарского дворянина и капитана "Морского Грома", от сна. По привычке он пошарил рядом рукой, но теплого тела Зийны не было; тогда, предчувствуя недоброе, Гирдеро схватил меч и выскочил на палубу.

В сумрачном свете занимавшегося утра он увидел пятерых мертвых стражей, распростершихся на досках, еще троих матросов, валявшихся у лодки с перерезанными шеями, и серокожего исполина с секирой, который высился по левому борту подобно гранитному изваянию Нергала. Гигант тянул руки в туман, будто хотел зацепиться пальцами-крючьями за прибрежные утесы земли пиктов, и ревел:

- Господин! Господин! Где ты? Где ты, господин? Великий Митра, разбойник сбежал! - мелькнуло в голове у капитана. Сбежал, оставив своего слугу, лифлонское отродье! Но почему?..

Это требовалось немедленно выяснить, и Гирдеро твердым шагом направился к серокожему гиганту. Страха в его сердце не было: из люка уже вылезали пробудившиеся воины и гребцы, вооруженные до зубов.

Гирдеро ткнул лифлонца мечом в бок - вернее, попытался ткнуть: острие клинка даже не поцарапало кожу великана. Однако он обернулся, уставившись на капитана холодным и пустым взглядом.

- Ты, блевотина Сета! Где твой хозяин?

Лезвие огромной секиры блеснуло в первых солнечных лучах и опустилось на правое плечо Гирдеро. Рухнув на палубу и корчась в предсмертных муках, он успел еще увидеть, как серокожий исполин шагнул навстречу его воинам, как снова сверкнул чудовищный топор, как упали первые бойцы, тщетно пытаясь проткнуть великана копьями.

Его секира поднималась и падала, поднималась и падала, словно серп, срезающий стебли тростника. Стоны, крики и предсмертный хрип огласили корабль...

* * *

Через пару дней "Морской Гром" подошел к пирсу кордавской гавани. Паруса на судне были спущены, из сотни весел шевелилась едва ли половина, а на палубе застыли двое рулевых с бледными лицами и гигантская фигура воина с топором. Он был облачен в потертую кожаную безрукавку, такую же серую, как его плечи и грудь, и покрытую бурыми пятнами.

Едва нос корабля коснулся причала, серокожий великан перепрыгнул на скользкие мокрые доски и, не оборачиваясь, зашагал к торговой площади, стиснутой тавернами и кабаками, складами и лавками, веселыми домами, башнями двух маяков и бараками портовой стражи. Двигался он уверенно и с поразительной быстротой, расталкивая попадавшихся навстречу мореходов, торговцев, пьяных и нищих. На площади великан осмотрелся, скользнул безразличным взглядом по бочкам с вином, призывно распахнутым дверям харчевен, по сверткам бархата, серебряным чашам, кувшинам и стальным клинкам, выставленным в лавках; казалось, он искал чего-то другого, а весь этот товар оставил его совершенно равнодушным. Наконец, вытянув длинную руку, он поймал за плечо какого-то мальчишку-оборванца.

- Ты, слизняк! Где тут торгуют лошадьми?

- Что? - Мальчишка попытался вырваться, но с таким же успехом он мог приподнять любую из каменных маячных башен.

- Где торгуют лошадьми? - тихо и внятно произнес серокожий. - Говори, или я сломаю тебе ключицу.

В темных глазах великана вспыхнули огоньки, и оборванец на миг онемел от ужаса. Что там ключица! Это чудище могло одним движением свернуть ему шею!

- Т-там, го-господин... - пробормотал растерянный мальчишка, тыкая куда-то в сторону причалов и теснившихся рядом с ними кораблей.

- Не там. Там море, - покачал головой серокожий, - а мне нужен рынок, где продают лошадей. Пошли, покажешь!

И он зашагал по площади, таща за собой мальчишку.

ГЛАВА 7

ЗАМОК И ЛЕС

Пятеро обитали в мире, и одним из них прошлое казалось глубоким ущельем, наполненным клубящимся туманом воспоминаний, другим же - мелким рвом, в котором видны и памятны каждый камешек, каждая травинка. Но прошлое не было ни ущельем, ни рвом; оно скорее походило на пропасть без дна, протянувшуюся в глубь времен. И перед этой бездной все пятеро были воистину равны.

Прошлое...

Мысли о Ксальтотуне, ахеронском жреце, протянули ниточку в глубину веков, в пропасть тысячелетий. Забыв о своем нынешнем Избраннике, не отвечая на его призывы, Аррак вспоминал. Для Духа Изменчивости эти воспоминания заняли лишь один миг, вместивший сто, тысячу или миллион эонов; для человека же, взывавшего к силе древнего демона, время измерялось иначе - для него минули дни, полные тревожной неуверенности.

Аррак вспоминал.