Конан из Киммерии

Слыша безграничный ужас в его голосе, Жазмина пронзительно вскрикнула и в отчаянии прижалась к его груди. Тело короля вздрогнуло от ужасных судорог, с исказившихся уст его хлынула пена, а судорожно сжатые пальцы оставили след на плече девушки. Но глаза короля потеряли стеклянное выражение, словно бы ветер на мгновение развеял подернувшую их мглу, и король взглянул на сестру.

— Брат! — заплакала она. — Брат…

— Спеши! — крикнул он, а его слабеющий голос звучал вполне осмысленно. — Я уже знаю причину моей гибели. Я проделал долгое путешествие и все понял. Это колдуны из Химелии напустили на меня чары. Они извлекли мою душу из тела и унесли ее далеко, в каменную комнату. Там они пробуют порвать серебряную нить жизни и заключить мою душу в тело ужасного чудовища, которого их заклятья извлекли из ада. Ах! Я чувствую их силы! Твой плач и пожатие твоих пальцев вернули меня, но только на минуту. Моя душа все еще держится в теле, но эта связь все слабеет. Скорее, убей меня, прежде чем они навсегда поместят мою душу в эту тварь!

— Не могу, — рыдала она, ударяя себя в грудь.

— Скорее, приказываю тебе! — В слабеющем его шепоте послышались прежние повелительные интонации, — Ты всегда слушалась меня, послушайся и моего последнего приказа! Отправь мою чистую душу в лоно Асуры! Спеши, иначе обречешь меня на вечное пребывание в теле ужасного чудовища. Убей меня, приказываю тебе! Убей!

С ужасным криком Жазмина вырвала из-за пояса украшенный драгоценными камнями стилет и погрузила его по рукоятку в грудь брата. Король выпрямился, его тело ослабело, печальная улыбка искривила помертвевшие губы. Жазмина бросилась на застланные камышом плиты, ударяя по ним сжатыми кулаками. За окном рычали раковины и гремели гонги, а жрецы ранили свои тела медными ножами.

2 Варвар с гор

Чундер Шан, губернатор Пешкаури, отложил золотое перо и внимательно перечел письмо, которое только что написал на пергаменте с печатью своего ведомства. Он правил в Пешкаури давно, благодаря тому, что взвешивал каждое слово, прежде чем сказать или написать его. Опасность порождала осмотрительность, и только осторожные люди долго жили в этом диком крае, где раскаленные равнины Вендии соседствовали с потрескавшимися скалами Химелии. Часа езды на запад или на север было достаточно, чтобы пересечь границу и оказаться в горах, где правит закон кулака и ножа.

Губернатор был в комнате один. Сидя за искусно сделанным столиком из красного дерева с инкрустацией, он видел через широкое, открытое для прохлады окно квадрат темно-синего неба, усеянного большими белыми звездами. Зубцы крепостной стены, доходящей до окна, еле видимой темной полосой вырисовывались на фоне темно-синего неба, а дальние бойницы и амбразуры как бы растворялись в нем. Крепость губернатора стояла вне стен города, охраняя ведущие к нему дороги. Ветерок, шевелящий на стенах гобелены, доносил с улиц Пешкаури слабые отзвуки жизни — обрывки песен или тихий звон цитры.

Губернатор медленно прочел то, что написал, бесшумно шевеля губами, заслоняя ладонью глаза от света латунного светильника. Читая, он слышал топот конских копыт за сторожевой башней и резкое стаккато голоса стражника, спрашивавшего пароль. Занятый письмом, он не придал всему этому значения. Письмо было адресовано вазаму Вендии на королевском дворе в Айодии, и после традиционных восхвалений в его адрес шло следующее:

«Пусть Вашей милости будет известно, что я точно выполнил приказ Вашей милости. Тех семерых горцев запер в хорошо охраняемой тюрьме и непрестанно шлю вести в горы, и теперь жду, что их вождь лично прибудет для переговоров об их освобождении. Но он до сих пор не предпринял никаких шагов, за исключением распространения слухов, что, если их не выпустят, он сожжет Пешкаури и — прошу прощения, твоя милость, — покроет свое седло моей кожей. Он способен предпринять такую попытку, поэтому я утроил стражу на стенах. Этот человек не гулистанского происхождения. Я не могу предсказать, что он предпримет. Но поскольку все же это приказ Деви…»

Губернатор сорвался с кресла и в мгновение ока оказался у сводчатых дверей. Схватился за кривой меч, лежавший в изукрашенных ножнах на столе. Воздев его в приветствии, застыл.

Особа, которая так неожиданно вошла, была женщиной. Ее муслиновые одеяния не могли скрыть дорогих украшений, равно как и гибкости стройного молодого тела. К ее волнистым волосам, охваченным тройной косичкой и украшенным золотым полумесяцем, была приколота прозрачная вуалька, падающая ниже груди. Черные глаза смотрели сквозь вуаль на ошеломленного губернатора, а белая ладонь решительным жестом прикрывала лицо.

— Деви!

Губернатор преклонил колено, но удивление и замешательство испортили эффект от этого торжественного жеста. Движением руки она приказала ему встать. Он поспешно проводил ее к креслу из слоновой кости, все время находясь в глубоком, почтительном поклоне. Однако его первыми словами были слова упрека: