Конан изгнанник

Честолюбивый Занус уже давно мысленно примерял на себя королевскую корону и внутренне готов был принять монарший титул. Но, поняв, что Африандра никогда не подчинится ему, особенно после того, как он застал ее в объятиях Конана, что она никогда не откажется от свободы, дарованной ей по праву высокого рождения, — он решил раз и навсегда разрубить этот узел. Занус предвидел позор и унижение, предстоявшие ему, когда независимость его избранницы в политике да и в личной жизни станет известна горожанам.

Несмотря на многие годы поклонения богине женщине, а может быть, и именно поэтому, как полагал Копан, Занус никогда не смог бы заставить себя смириться с тем, что женщина будет стоять выше или хотя бы на равных с ним в земной жизни. При этом его болезненная гордость не позволила ему отказаться от дарованного судьбой шанса — стать верховным правителем. Это противоречие и загнало воина-жреца в глухой тупик.

Выход Занусу подсказало его жреческое происхождение и воспитание. Ритуальное самоубийство, не только с пониманием встречалось, но даже приветствовалось среди его предков-воинов. Променяв королевскую корону на звание добровольной жертвы и посмертное обожествление, воин-жрец спас свою честь и гордость, которые, несомненно, значили для него больше, чем жизнь.

Примерно так расшифровал киммериец поступок Зануса, что оказалось не самой трудной загадкой. Куда более озадачила и обидела Конана реакция жителей Оджары, уподобившихся стаду овец, следующих за несколькими баранами. Он полюбил этот город, рисковал, защищая жизнь его обитателей и честь королевской семьи. И никто не вступился за него, когда он был выброшен за городскую стену. Даже та женщина, ради которой он собирался задержаться в Оджаре на неопределенное время, предала его. Больше всего ранило Конана то, как поступила Африандра.

Одно дело — простые горожане, стараниями жриц и жрецов привыкшие восхвалять Зануса и восхищаться им. Пожертвовать чужестранцем ради безупречного образа городского героя — это было более чем понятно и оправданно. Конан и не ждал ничего другого от толпы.

Но Африандра — она же знала и понимала, что такое Занус. Она даже сумела частично втолковать свои опасения матери — Верховной жрице Регуле. Она первая втянула Конана в дворцовые интриги, а затем, увидев кровавые последствия своих поступков, отвернулась от киммерийца, послужившего ей орудием. Это показалось Конану самым циничным и трусливым шагом принцессы. Одно ее слово, один жест, хотя бы втайне от других, — и киммериец не покинул бы города, не поборовшись за свое доброе ими и честь.

Хотя ничего для него нового не было в этой ситуации. В сотый раз он был вынужден отправляться в одиночестве в опасный путь — и все из-за женщины. Шел ли он к ней или от нее, рвал ли связь сам или уходил от чьей-либо ревности — все равно дорога была нелегкой.

Так случилось и на этот раз. Оказавшись в высохшем оазисе, Конан понял, что его верблюд не выдержит тяжелого пути к далеким горам, если не отдохнет хорошенько в каком-либо месте, где есть в достатке вода и живая растительность.

Откинув вариант возвращения в Оджару, Конан решил поискать другой оазис, находившийся дальше на запад. Кочевники называли его Талиб, или Город в Пустыне. Признавая наличие воды в этом оазисе, все кочевники, с которыми Конан говорил в караванном квартале Оджары, в один голос уверяли, что это дурное место, куда лучше не соваться без крайней необходимости. Либо они просто старались отвадить постороннего, либо же и вправду боялись лишний раз приближаться к этому месту.

Похоже, последнее предположение больше соответствовало истине. В противном случае зачем вообще стоило упоминать о Талибе? Хотя слухи об источнике воды в пустынной стране невозможно удержать от расползания. С другой стороны, какая опасность могла бы удержать изнывающего от истощения и жажды путника на расстоянии от источника воды? Дикие звери, чужие земли, враждебные племена — все это было не в диковинку кочевому всаднику и бесстрашно преодолевалось им, если оказывались на его пути к оазису.

Эти храбрые бедуины боялись лишь одного — сверхъестественных явлений, всякого колдовства. Только это, по разумению Конана, могло заставить их дальней дорогой объезжать Город в Пустыне и избегать даже подробных расспросов о нем.

Несмотря на все тревожные мысли, Конан, не задумываясь, повернул на запад. В конце концов, мелькнуло в его голове, злые духи часто охраняют сокровища. Почти полные мешки с водой свисали с седельных лук верблюда. Сухое мясо и финики еще не опротивели седоку. Неведомая опасность Талиба представлялась Конану завесой, прикрывающей драгоценную награду за дерзость.

Ближе к вечеру разразилась песчаная буря. Конан едва успел рассмотреть на горизонте нечто похожее на склоны пологих холмов, как поднятый ветром песок скрыл от глаз даже то, что находилось в нескольких шагах. Конан приготовился пережидать бурю в течение всей ночи. Но к закату ветер неожиданно стих, оставив остывающую пустыню под покровом черного бархата ночи с бесчисленными огоньками звезд.