Конан в Гиперборее

Он замолк. Молчал и Конан. Ему приходилось сталкиваться и с колдовством, и с нечистью, но про что-то столь хитрое, что может менять местами человеческие сущности, он слышал впервые.

– Дальше рассказывать нечего,- мрачно сказал Явлад, сын Светлана.- Через несколько дней присвоивший себе мои имя и тело стигийский выродок подарил меня моему же лучшему буйтуру – Хориву, сыну Кветана. "Этот старик был неплохим шутом, но нынче совсем рехнулся – говорит, что он это я!" – сказал он Хориву. Когда меня привезли сюда, я не захотел делать рабью работу – я князь! – а остальные рабы смеялись надо мной. Я бросился на них, забыв, что у меня чужое тело… В своем прежнем я намазал бы их на стены, как коровье масло на хлеб. Впрочем, им тогда и в голову не пришло бы насмехаться надо мной.- Явлад попытался расправить утлые плечи.- А там… Вот я и попал сюда, к жернову.

– Теперь день за днем до меня доползают слухи, что оборотень с моим телом коверкает древние обычаи, почти перестал воздавать почести Великому Яру -Солнцу, нашему главному божеству, приносит в сердце нашей столицы, на жертвеннике Калоги, кровавые и даже человеческие жертвы! Он притупляет бдительность знати, устраивая для нее пышные пиры, на которых вместо сурьи – исконного питья борусов, рекой текут южные вина, отравляющие разум, разрушающие волю. А в тот день, когда сюда привезли тебя, я слышал – поразительно чуткие уши у этого тела! – как воины шептались, что в Калогу слетается чернорясое стигийское воронье. Он замышляет что-то, что-то ужасное! – голос Явлада опустился до шепота. Помолчав, он начал снова:

– Ты – настоящий воин, хоть и молод годами. И ты первый, кто выслушал меня до конца и поверил мне! Чужеземец, пойми – я должен искупить содеянное, пусть ценою своей жизни! Помоги мне бежать!

11. ПОБЕГ

Конан на несколько мгновений задумался. Ему не за что было любить гипербореев, но лично князь Явлад, как уже сказано, вызывал у него почти дружеские чувства как товарищ по несчастью. Кроме того, как опять-таки было уже сказано, он, истинный гибориец, ценил родство выше личных чувств – вражды или дружбы. Видя, что людям его расы – что бы они ему ни сделали! – угрожают коварные колдуны с Юга, киммериец не колебался в выборе.

План побега был готов еще вчера. Пока стигиец-гиперборей работал языком, доводя до белого каления немедянина, глаза и, в основном, уши Конана сообщали своему хозяину, что и где расположено в этой колуни. Когда киммерийца привезли сюда, он уже успел немало заметить. Но, в любом случае, соучастник и проводник из здешних жителей просто не мог оказаться лишним.

Бежать решили той же ночью. Вечером они порвали цепи – изрядно проржавевшие, те только выглядели солидно и не выдержали тяжести жернова на одном конце и двух мужчин, полных жажды свободы и мести, на другом. После этого беглецы влезли на жернов и расшатали одну из плах в крыше землянки, одновременно бывшей полом крепостного забрала.

Когда плаха со всеми предосторожностями была вынута, Конан вдруг вспомнил, что за ним здесь оставался маленький должок. Буркнув "подержи", он, придерживая рукой обрывок цепи на ошейнике, соскочил с жернова и выбрался во двор прежде, чем Явлад успел остановить его.

У разведенного во дворе костерка клевал носом тиун. Спать под крышей он почти не мог, его мучила какая-то хворь, вроде жабы и, как только погода позволяла, выбирался ночевать во двор.

Конан подкрался к нему сзади и саданул кулаком в бок. Даже того, кто всю жизнь избивает беззащитных, нельзя убивать во сне. Это – позор.

Тиун заморгал, просыпаясь, увидел Конана, но прежде, чем он сумел набрать в легкие воздуха для крика, тяжелая цепь захлестнула и сдавила его горло.

– Тварь,- тихо сказал Конан в выпученные стекленеющие глаза.- Ты не стоишь даже доброго удара клинка…

На Севере смерть удавленника была самой позорной, ибо душе приходилось покидать тело не через рот, а задним проходом.

Потом Конан осторожно опустил наземь безжизненное тело немедянина и,, выхватив из костра головню, стремительно и бесшумно пересек двор. Здесь он сунул головню под край соломенной кровли.

Вернувшись, он увидел своего несчастного напарника, стоявшего на жернове с огромной плахой на тощих сутулых плечах, как злая пародия на Атланта.

– Какого Смока?! – проскрежетал он.- Где тебя носило?!

– Вернул долг и придержал погоню,-лаконично объяснил киммериец, снимая с него плаху и устанавливая ее на жернове.

Через отверстие в крыше они выбрались на крепостную стену, откуда, цепляясь за жухлые куртины травы на склоне вала, сползли в ров.

– Эй! – Над частоколом ограды закачался наконечник копья. Конан и Явлад нырнули. Внезапно Конан ощутил, что ему в зубы что-то суют. Это оказалась тростинка, через которую можно было дышать, оставаясь под водой.

Со стены полетел факел и, зашипев, погас в воде рва. Стражник, ничего так и не разглядев, продолжил свой обход.

Беглецы осторожно выбрались из воды и стрелой понеслись к темнеющему невдалеке лесу.