Конан-варвар. Час Дракона

В ушах шумело, но все же Конан услышал громкое хлопанье крыльев. Он поднял голову, и в его глазах снова зажглись волчьи неукротимые огоньки — он следил за крылатыми тенями, опять спускавшимися к кресту. Стервятники основательно проголодались, и он понимал, что криками их теперь не отгонишь. Вот один из них лег на крыло и пошел вниз… вниз… Конан как мог откинул голову назад и стал ждать — с жутким хладнокровием истинного сына диких пустошей, привыкшего наблюдать и терпеть…

Вот свистнули перья — трупоед устремился к цели. Молнией сверкнул отточенный клюв — и угодил Конану в подбородок. Успев убрать голову, киммериец в свою очередь рванулся вперед — и, прежде чем птица успела отпрянуть, по-волчьи сомкнул зубы на ее голой жилистой шее. И стиснул, пустив в ход всю силу челюстных мышц.

Стервятник отчаянно заверещал и забился, пытаясь освободиться. Хлещущие крылья ослепили распятого, острые когти рвали кожу у него на груди… Конан с мрачным упорством удерживал свою жертву, только на скулах вздулись бугры желваков. И вот наконец шейные кости трупоеда хрустнули у него на зубах, птица судорожно дернулась в последний раз и обвисла. Конан выпустил мертвое тело и принялся отплевываться от крови. Остальные стервятники, напуганные участью собрата, успели отлететь к далекому дереву — и расселись там на ветвях, точно демоны, собравшиеся на совет.

Мутное сознание Конана озарилось угрюмым пламенем торжества, токи жизни яростней застучали в его жилах. Он мог убивать — значит, он был еще жив!.. Каждое чувство сейчас служило для него посрамлением смерти, каждое ощущение, даже боль…

— Клянусь Митрой!.. — достиг его слуха чей-то голос, то ли реальный, то ли нет. — Сколько на свете живу, а ничего подобного не видал!..

Кое-как проморгавшись от крови и пота, разлепив ресницы, Конан увидел в сумерках четверых конников. Сидя в седлах, они рассматривали его, распятого на кресте. Трое поджарых, ястребиного вида людей в белых одеждах — без сомнения, наездники из племени зуагиров, кочевники из-за реки. Четвертый одет в точности как его спутники — подпоясанный белый халат и просторный головной платок, удерживаемый тройным шнуром из верблюжьей шерсти. Только вот черты лица у него не шемитские. Сумерки еще не успели сгуститься, а у Конана не настолько померкло в глазах, чтобы он не сумел как следует рассмотреть этого человека.

Ростом тот, пожалуй, с самого Конана, разве не такой мускулистый. Широкоплечий и гибкий, он казался выкованным из упругой стали. Коротко подстриженная черная борода не скрывала властно выставленной челюсти, серые глаза смотрели с холодной проницательностью — не взгляд, а клинок, поблескивающий из-под распахнутой кефии. Движением опытной руки успокоив топтавшегося коня, человек заговорил снова:

— О Митра, да я, похоже, узнаю этого парня!..

— Да, да, — гортанными голосами подтвердили зуагиры. — Тот киммериец, капитан стражников королевы!

— Похоже, она стала избавляться от прежних любимцев, — пробормотал предводитель. — Право слово, вот уж чего трудно было ожидать от королевы Тарамис!.. Впрочем, я предпочел бы войну, желательно долгую и кровавую. Мы, жители пустыни, хоть пограбили бы вдосталь… А то вот подобрались почти к самым стенам города — и что нам перепало за наши труды? Несчастная кляча, — тут он показал на прекрасного мерина, которого вел один из кочевников, — да полудохлый пес…

Конан приподнял окровавленную голову.

— Если бы я смог отсюда слезть, — проскрипел он сквозь зубы, — я бы из тебя самого дохлого пса сделал, запорожский ворюга…

— Митра! Да никак прохвост меня знает! — воскликнул наездник. — Эй, мерзавец, ты знаешь меня?

— В здешних местах твоей породы — раз, два и обчелся, — пробормотал Конан. — Ты — Ольгерд Владислав, вожак объявленных вне закона!

— Точно! И бывший гетман козаков с реки Запорожки, как ты совершенно правильно догадался… Жить хочешь?

Конан отозвался, трудно дыша:

— Вот дурацкий вопрос…

— Я вообще-то мягкосердечием не страдаю, — сообщил ему Ольгерд. — И если что-то в людях уважаю, так это стойкость… Посмотрим теперь, кто ты есть: мужчина, достойный жить, или дворняга, которой впору сдохнуть!

— Если мы срубим крест, это могут заметить с городских стен… — возразил один из кочевников.

Ольгерд покачал головой:

— Сумерки сгущаются, им нас не разглядеть. Возьми топор, Джебал. Руби у самой земли!

— Если крест упадет вперед, парня раздавит, — задумался Джебал. — Я, конечно, могу завалить крест и назад, но при падении у бедняги либо череп расколется, либо кишки наружу выскочат…

— Если он вправду достоин ездить со мной — вытерпит и переживет, — отозвался Ольгерд невозмутимо. — А если не выдюжит, значит, туда ему и дорога. Руби!