Кондотьер

– Ты серьезно? – подняла взгляд Наталья.

– А ты?

– Маниакальная фаза довольно симпатичная, – криво усмехнулась она. – Я думаю, тебе понравится.

– Мне и так неплохо.

– А вот депрессивная…

– Тебя прихватило ночью в трактире?

– Да, именно.

– Как справилась?

– Кокаином занюхала.

– Дозы большие?

– Да, нет… Нет, что ты! – вскинулась так, что даже воду расплескала. – Я не…

– Знаю! – махнул Генрих рукой. – Иначе вены были бы уже дырявые.

– У меня это с детства.

– И что с того?

– Генрих!

– Скажи мне другое, – предложил он. – Сама-то ты хочешь остаться со мной?

– Я…

– Подумай, стоят ли судьбы русской революции одного дня счастья?

– Но…

– Глупости! – отмахнулся Генрих. – Ты сама-то веришь во всю эту чушь?

– Это не чушь!

– Чушь! – отрезал Генрих. – Ты же образованная женщина, Тата! Не дура, но и не психопатка – только не рассказывай мне о своем психозе[59], ты должна понимать, анархистам нечего предложить людям. Ни бедным, ни богатым, ни умным, ни глупым. Никому! Красивая фантазия, элегантная заумь. А на поверку – пшик! Человеческое общество, по большому счету, все еще стадо. Слой культуры тонок. Религиозные догматы – эфемерны. Что остается, чтобы удержать нас от впадения в дикость? Одно лишь проклятое государство. Военная сила. Полицейский диктат. Скажешь, нет?

– Примитивно рассуждаешь!

«Примитивно? Так и есть!» – согласился с Натальей Генрих.

Его рассуждения и вправду казались примитивными, но вот в чем подвох – во всем, что касается людей, сложные схемы не работают. Работают простые, как хлеб и вода, принципы. И в этом смысле здравомыслие Энгельса импонировало Генриху куда больше, чем «сложности и разности» Кропоткина. Маркс, Каутский, Бронштейн… Да тот же Ульянов… Враги системы и, возможно, в некотором роде идеалисты. Не без этого. Но все-таки не безумцы. Реалисты. Практики. И пусть социализм – тоже не сахар, уж лучше социалистический порядок – есть примеры – чем революционный хаос.

– Ты его поймала?

– Ушел, сукин сын.

– Кто таков, знаешь?

– Знаю, но от этого не легче.

– Кого он ждал, тебя или меня?

– Меня… Налей еще, а?

– Налить не трудно, – вздохнул Генрих, вставая из кресла, в которое едва успел опуститься. – Не развезет?

– Не должно.

– Как знаешь…

Временами у Генриха бывало много женщин, иногда и подолгу – ни одной. Но все это не в счет. А те, кто в счет…

«А еще говорят, что я везучий!» – Генрих налил Наталье коньяк и хотел, было, вернуться в ванную комнату, но передумал, и прежде плеснул в бокал и себе тоже.

«Чего уж там! Однова живем!»

Правду сказать, за всю жизнь лишь три женщины занимали его настолько, что впору было говорить о любви. На первой он женился. Она родила ему дочь и, казалось, светится, когда видит «своего Генриха». Тем не менее, донос на Генриха написала именно она и сделала все возможное, чтобы он никогда к ней не вернулся. Очень хотела, как оказалось, выйти замуж за Федора. Такая вот история. Ну, а вторая…

Вторая любила его беззаветно. Эта бы не предала никогда. Напротив, готова была уничтожить любого, кто встанет у Генриха на пути. Одна беда, она могла спать с ним, лишь крепко выпив или, вернее, напившись допьяна. Долго не хотела понимать очевидного, не принимая приговор судьбы, и Генриху не позволяла. Но природу не обманешь, даже если ты женщина и способна родить. В конце концов, им обоим пришлось смириться с тем, что быть вместе они не могут и не смогут. По многим причинам, но главное потому, что обоим им в постели нужны женщины. И вот теперь третья. Анархистка, страдающая маниакально-депрессивным психозом…

«Умеете вы, князь, выбирать себе женщин! И в самом деле…» – Генрих вошел в ванную и встретил взгляд темно-синих глаз.

– Тата, я тебе не враг, – улыбнулся он, протягивая бокал. – И нечего смотреть на меня волком! Заведем тебе, если захочешь, персонального психиатра… Выпишем из Европы. Из Вены или Амстердама… А не захочешь, и бог с ним! Припрет – отлежишься. Отпустит – поедем в Крым или на Минеральные Воды… Тебе нравится этот дворец?

– Этот? – все еще хмурится, но, кажется, взгляд начинает светлеть.

– Тут, километрах в семидесяти от города, на острове Долгий стоит замок – Ольгердов кром называется. Слышала, поди?

– Видела.

– Еще лучше, – улыбнулся Генрих. – Он мой, Тата, между прочим. Наследственный, как и Казареево подворье в Петрограде. Там интерьеры, скажу тебе без обиняков, куда богаче, чем в Ягеллоновом палаце. Другой уровень богатства, если понимаешь, о чем речь!

– Генрих, – ее глаза уже светились, и улыбка расцветала на четко очерченных губах, – ты кому это говоришь? Ты в своем уме? Я же революционерка, анархистка и вообще… клейма негде ставить!

– Это ты мне говоришь? – передразнил Наталью Генрих. – Беглому каторжнику, наемнику и бандиту?

– Мне не нужны эти хоромы…

– Придется привыкнуть.

– Полагаешь?

– Настаиваю!

– Тогда… Не торопи меня, ладно?

– Как прикажете, баронесса! – кивнул Генрих, принимая ее право на выбор, как свое собственное. – Ваше здоровье!

* * *