Кондотьер

— Напротив, командир! — улыбнулся довольный собой Людвиг. — Полагаю, что все просто замечательно, но кашу маслом не испортишь, ведь так?

Людвигу хорошо за тридцать. Не мальчик, а серьезный мужик, прошедший долгий путь от полевого разведчика до начальника Особого Отдела «Цюрихских шершней». Среднего роста, крепкий, но не выделяющийся в толпе, спокойный и уверенный в себе мужчина. Майор Людвиг — в соответствии с прижившейся в «Цюрихском ковене» традицией носить немецкие имена. И дело тут не столько в дислокации штаба — немецкоязычный кантон, все-таки, — сколько в том, что полковника Хорна зовут Генрих. Так и повелось, что, вне зависимости от происхождения, всех окружающих Генриха офицеров звали на немецкий лад Конрадами и Германами. Однако Людвигу менять имя практически не пришлось. Он родился в Праге, и звали его Людек.

— Скажи, Людвиг, — между делом, под разговор и «конструктивную» дискуссию, яичница кончилась, а вслед за ней ушел сибирский пирог с язем, и в дело пошли сладкие пирожки, — хазары, по-твоему, евреи или нет? Мне в данном случае важен «глас народа», а не теоретические выкладки.

— Ну, — почесал затылок Людвиг, — по мне так, важнее, с кем дружишь и против кого. В этом смысле, какие же они евреи? Ты бы, командир, еще о караимах спросил! Опять же, мне, собственно, по фигу, как ты знаешь, но мою маман удар хватит, если, я положим, решу жениться на ихней девушке, — по-русски Людвиг изъяснялся виртуозно, хотя язык ему был не родной. — Это все равно, что на православной жениться. Для моей матушки, любая девушка не из наших — шиксе. И этого слова, прости, командир, я тебе переводить не стану.

— Урки на каторге звали шиксами малолетних блядей.

— Ну, значит, ты в курсе, — ухмыльнулся Людвиг. — А что тебе вдруг хазары «приспичили»?

— Ну, я, вроде, и сам…

— Господи прости, командир! — возвел глаза к потолку Людвиг. — И когда ты из хазар вышел? Лет триста назад?

— Да, нет, — покачал головой Генрих, — я свой род от Яркая Мурсы веду, а он на Крым с русскими ходил в 1423.

— Пятьсот лет… — кивнул Людвиг, отхлебывая из кружки горячий сбитень. — И женился, небось, на русской…

— На польке по-нынешнему.

— А я о чем?

— Нет, это не личное, — Генрих тоже отхлебнул сбитня, оказалось вкусно, но странно, — это я о разных вещах думаю в преддверии встречи с Карварским.

— И что надумал?

— Даже и не знаю! — вздохнул Генрих. — Поживем — увидим… Если доживем…

* * *

«Время к полудню, пора и честь знать!» — Натали отвела взгляд от уличных часов и посмотрела на скрипичный футляр в руке. Крупный, предназначенный для альта — если знать, в чем разница, — но гораздо тяжелее.

«Скрипочка для девочки…» — она вдруг вспомнила свою первую «скрипку».

Тысяча девятьсот шестидесятый год. Ранняя осень. Деревья в золоте и багрянце. Небо чистое, голубое, солнечные зайчики играют в тихой воде… А от Никольского собора к Садовой улице через Екатерининский канал по мосту идет вице-адмирал Акимов в окружении подчиненных ему офицеров. Без женщин и детей, что славно, но и без оружия — что просто замечательно. Парадные кортики, и это все, что у них есть, а у Натали «сударевская трещотка» в скрипичном футляре — верная смерть для командующего Ревельской базой флота, да и не для него одного. В тот раз вместе с Акимовым она положила еще семь человек, и, что невероятно, ушла живая и невредимая. Даже не опознанная.

«Судьба…»

Натали поймала себя на том, что улыбается, и покачала мысленно головой.

«Что же я за тварь такая?»

Она отлично помнило то утро. Бешеное сердцебиение, когда шла, покачивая в руке скрипичный футляр, через сквер. Солнечное сияние, и набатный колокол в висках… А потом она увидела офицеров — черная форма, золотое шитье — и сердце застопорило бег, и пропал сводящий с ума шум в ушах. Дыхание выровнялось, и на нее сошел удивительный покой. И она улыбнулась. Улыбку свою Натали помнила до сих пор. Ее ощущение на губах и отражение в глазах встречного мужичка. Она запомнила его в деталях, невысокого, кряжистого с седеющей бородой…

Натали улыбнулась и вдохнула полной грудью благоухающий тысячей ароматов воздух ранней осени. Было тепло и солнечно. Настоящее бабье лето. И цель, как на ладони — идет, улыбается, о чем-то говорит с поспешающими за ним офицерами.

«Ну, здравствуйте, дорогой Николай Владимирович! Многие лета!» — она взбросила «скрипочку» вверх, подхватывая второй рукой и раскрывая футляр одним отточенным за недели тренировок движением.

Раз. Футляр открывается, и в правую руку выпадает снаряженный к бою «сударев». Два. Обшитая коричневой кожей коробка летит к чертовой матери, и освободившаяся левая рука змеей бросается навстречу возвратному движению правой. Три. Снять с предохранителя, переводчик огня, и «вперед с песнями»!