Конец

— Ты нагнетаешь таинственность… От этого только хуже, — подталкивает его к продолжению Мария.

— Просто… трудно говорить о том, в чем ты раскаиваешься, по-настоящему раскаиваешься… о том, что теперь кажется тебе, возможно, самой большой глупостью, самым постыдным поступком в твоей жизни. Возможно, все это… рассказать тебе, приехать сюда, на этот нелепый, дурацкий праздник, — своего рода искупление.

Хинес замолкает, тишина становится напряженной, пауза затягивается, но Мария не спешит прервать ее, хотя не исключено, что она сейчас погружена в собственные мысли или ее озадачил неожиданный поворот, принятый разговором.

— Мы подшутили над этим парнем, — продолжает Хинес, — жестоко подшутили… безжалостно. Такие вещи делают только по молодости. Сейчас, в нынешние мои годы, я не могу найти для себя оправдания, не могу переложить вину с себя на всю компанию, а тогда…

Хинес внезапно прерывает рассказ, наклоняется к переднему стеклу, пытаясь что-то рассмотреть на дороге, на лице его вспыхивает сильная тревога. Мария тоже глядит на дорогу, желая угадать, что там привлекло внимание Хинеса, и видит какую-то серую тень, до которой не достает свет фар, — что-то вроде бы круглое, двигающееся прямо на них, что-то вроде огромного мотка травы, гонимого ветром. Все происходит очень быстро — буквально за две-три секунды. На них летит никакая не трава, а что-то большое, какой-то зверь — он на миг приостанавливается, а потом опять мчится на машину, направляясь к другому краю дороги, по диагонали пересекая ее. Хинес не тормозит, не сбавляет скорость, он лишь обалдело смотрит вперед, словно окаменев от неожиданности и любопытства. На миг кажется, что зверь, вся эта огромная серая масса, все-таки избежит столкновения, успеет проскочить или изменит траекторию… И тут он вдруг исчезает, пропадает из виду — и тотчас слышится глухой удар, очень сильный удар сотрясает машину. Она резко тормозит, виляет в сторону, и тогда только Хинес реагирует, пытается совладать с управлением, выровнять машину, которая резко наклонилась с той стороны, где сидит Мария, и катится в кювет. Хинесу удается-таки удержать ее на дороге, снова вернуть на середину и остановить. Он откидывается на спинку сиденья, все еще крепко сжимая руль, потом устало и с облегчением вздыхает.

— Что?.. Что это было?!

— Кабан, — говорит Хинес, — думаю, это был кабан.

— Но… он чуть не перевернул машину!

— Здесь их полно… В последнее время они жутко расплодились, вот и…

— Машина… — говорит Мария, оглянувшись. — Машина, которая ехала сзади… остановилась…

— Хорошо, — говорит Хинес, все еще тяжело дыша, — вот теперь и узнаем, кто там… а заодно оценим ущерб… Не удивлюсь, если этот зверь что-нибудь нам разбил.

Ньевес — Ампаро — Ибаньес

Ампаро — маленькая нервная женщина; у нее широкие бедра, волосы очень коротко подстрижены, и в них блестит естественная седина, лицо решительное, загорелое, на нем прочерчено несколько глубоких морщин. Ньевес — высокая, крепкого сложения, лицо нежное, волосы прямые, густые, заколоты яркими заколками. Из-за воздушного шарфика и броской бижутерии ее наряд — в остальном довольно незамысловатый — выглядит каким-то нелепым, не соответствующим случаю. Что касается Ибаньеса, то сразу привлекает к себе внимание его широкое, круглое, вечно насупленное лицо с грубыми чертами и невыразительным взглядом, отчасти спрятанным за стеклами маленьких очков. При этом совершенно неожиданно звучит его голос — слишком изысканно, с приглушенными интонациями, — и он никак не вяжется с лицом батрака или деревенского заводилы. Роста Ибаньес среднего, фигура не отличается ни лишним жиром, ни накачанными мускулами.

Ибаньес, Ньевес и Ампаро суетятся вокруг большого стола в пустом и безвкусно отделанном зале приюта, где горит несколько ламп дневного света, свисающих с очень высокого потолка. Стол накрыт бумажными скатертями. Все трое заняты тем, что раскладывают по многочисленным одноразовым тарелкам еду, которую достают из сумок и пакетов. К столу придвинуто несколько стульев, рядом виден небольшой музыкальный центр с колонками, он помещен на сложенной из кирпича барной стойке, тянущейся вдоль одной из стен, той, что отделяет от зала кухню и мойку. Через открытую дверь и пару маленьких окошек внутрь просачиваются беззвездный мрак хмурой ночи и жаркий воздух, наполненный лесными запахами.

— Знаешь, когда она мне позвонила… — говорит Ибаньес, тотчас забывая о порученном ему деле — выкладывать тонкие бесцветные ломтики ветчины на пластиковые тарелки, — а мы ведь уже много лет с ней и полусловом не перекинулись, я услышал голос… такой… свежий, такой молодой. Только вообрази: я снимаю трубку и слышу: «Ибаньес… Привет, Ибаньес… Угадай, кто с тобой говорит?»

Обе женщины дружно улыбаются, вытаскивая все новую и новую еду из свертков и пакетов. Ибаньес, пытаясь повторить голос Ньевес, изобразил нечто, скорее похожее на грубый эротический призыв трансвестита.