Конец большого дома

Проехав несколько кривунов, Пиапон прислушался: в ушах звенела ночная тишина, нарушаемая назойливым писком комаров. Долго прислушивался охотник и все же уловил приглушенный расстоянием стук мэлбиу о борт оморочки. Пиапон прокричал филином и поехал дальше. В полночь он был на Лосином озере, вытащил оморочку, натянул накомарник и лег, положив рядом ружье. Усталые руки и плечи ныли, глаза сами смыкались. Пиапон засыпал, когда раздался оглушительный выстрел и, удесятеренный эхом, покатился клубком по тайге. Пиапон слышал, как пуля хлюпнула о что-то мягкое, он прикинул время между выстрелом и хлюпаньем пули: выходило, что неизвестный охотник в такую темень стрелял на расстоянии не меньше пятидесяти шагов.

«Кто же такой? — подумал Пиапон. — Когда он поднялся выше меня? Видно, русский с озера Шарга. Кошачьи глаза у этого охотника, видел зверя, когда стрелял, по слуху не попал бы — пятьдесят шагов, не меньше».

Утром Пиапон сидел в росистой траве, наблюдал за рассветом, за восходом солнца, слушал, как пробуждается земля от сна. Видел он несколько косуль, видел, как черный лось с ветвистыми рогами вышел из тайги к озеру, потом другой, трехгодовалый бык, с ходу прыгнул в воду и с хрустом жевал любимый трехлистник, и охотник слышал, как вода с серебряным звоном скатывалась с мягких лосиных губ.

Пиапон ждал изюбрей, ему нужны их драгоценные панты, а с лосей что возьмешь, кроме мяса. Но изюбры не шли на озеро.

Солнце поднялось высоко, его лучи слизывали огненным языком росу с трав, деревьев, согревали застывшие кусты. Звери попрятались в густой зелени тайги.

Пиапон решил подняться выше по речке, посмотреть на удачливого охотника с кошачьими глазами. За двумя кривунами он встретил его. Это был Пота, сын пьянчужки Ганги.

— Ты ночью стрелял? — только спросил Пиапон.

Пота сидел возле костра, в котелке кипел заваренный листом винограда чай.

— Я стрелял, — ответил Пота, снимая котелок.

— Не думал тебя встретить.

— Я вчера рано утром из дома выехал.

— Опередил нас, мы тоже всей семьей приехали поохотиться, а женщины и Калпе бересту готовят.

— Все женщины приехали? — Пота весь подался к Пиапону.

— Все, только мать наша дома осталась.

— Они здесь, на речке?

Пиапон взглянул на молодого охотника и усмехнулся:

— В устье. Не за моей ли женой ты, а?

Пота потупил глаза, покраснел.

— Да я так, про Калпе хотел узнать.

Пиапон прикурил угольком от костра и с наслаждением затянулся.

— Ты что же это, убил кого-то, а мясо не варишь?

— Ничего я не убил, зря только порох пожег да свинец в тайгу пустил.

— Как зря?

— Промазал.

— Видел, когда стрелял?

— Что-то чернело, больше ушами метился.

Пиапон недоверчиво взглянул на юного собеседника, встретился с его дерзкими глазами.

— Где он стоял?

Пота указал место. Пиапон глазами измерил расстояние — да, он был прав — не меньше пятидесяти шагов.

— Ты попал, я слышал твой выстрел. Свинец задел зверя. Место осмотрел?

— Осмотрел. Крови нет.

— Пойдем, покажи, где стоял он. Лось, изюбр?

— Не знаю, шаги были легкие, может, изюбр, может, двухгодовалый лось.

Пиапон, нагнувшись, рассматривал следы копыт, измятую траву, он словно принюхивался к листьям и стеблям, стараясь обнаружить запах крови. На свой вопрос, с каким зверем имел дело Пота, он сразу сам ответил, только мельком взглянув на след. Пота стрелял в изюбра. Растопыренные копытца зверя подтверждали, что пуля Поты смертельно ранила его. Пиапон все это рассказал молодому охотнику и повел его по следу, из десятков лосиных, изюбриных копыт находя копытца раненого зверя.

Изюбр, высокий, поджарый, красавец с холеной шерстью, добрался до родной тайги, споткнулся о поваленное бурей дерево, свалился на другое, свесив голову с драгоценными пантами. Умирая сам, он оставил панты невредимыми, целехонькими для человека, который и убил его только ради этих кровяных рогов.

— Отец Миры,[20] я… — обрадованный Пота, увидев панты, не находил слов от радости. — Я один не нашел бы, я думал, промазал, искал и не нашел. Брат Идари, панты пополам с тобой, я…

Пиапон снисходительно смотрел на сияющее лицо Поты и улыбался.

— Хорошие панты, очень дорогие. Пополам, говоришь? Нет, я не возьму.

Пота удивленно уставился на него.

— Все, да? — только выдавил он.

— И все не возьму, — ответил Пиапон и подумал: «А Полокто, наверное, забрал бы половину».

— Они так и так пропали бы, если бы не ты. Нет, половину возьмешь, — обрадованный тем, что Пиапон не берет панты целиком, зачастил Пота.

— Оставь себе, тебе жениться надо, эти панты целое тори стоят.

Пота вдруг вспомнил нежные глаза Идари, белое круглое ее лицо, толстые тугие косы, и теплая волна захлестнула его.

«Брат сам намекает! Идари! Идари, ты будешь моей женой! Слышишь? Моей!»

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ