Конец буржуа

Да, она до безумия любит этого повесу, для которого она не более чем мимолетная забава, да, она льнет к нему, как лиана к стволу дерева, вся извиваясь от вожделения. Пусть этого еще мало для мести, но это уже первая ложка меда, чтобы утолить ее ярость: потом ведь эта ярость все равно зубами вопьется в сердце соперницы.

Встретившись за обедом с Эдоксом, она ничем не обнаружила только что пережитого потрясения. Ее порывистой натуре удалось на этот раз сдержать себя, ей удалось быть с ним приветливой, спокойной, счастливой. Она до такой степени вошла в свою роль, что и в последующие дни стала встречать его прежней улыбкой, как будто не произошло ничего, что могло бы нарушить ее душевное равновесие. Эдоксу и в голову не приходило, сколько раскаленной лавы клокотало там, где люди видели только осеннюю красоту, пышную и холодноватую, медлительные движения, привычные мягкость и негу во взгляде. Когда впоследствии он узнал от г-жи Флеше, что тайна их раскрыта, ему, естественно, пришло в голову, что жена его решила предоставить ему некоторую свободу действий. Будучи вправе горько упрекать его, она вместо этого молчала.

Сара ни на один день не расставалась со своей находкой, нося ее на теле словно некий амулет, в котором материализовалась вся ее ненависть, словно ладанку, обладающую какой-то зловещей силой. Если бы ее решимость вдруг ослабела, этот кусочек батиста сразу бы заставил ее снова ненавидеть свою соперницу с прежней яростью. Но нужды в этом не было: ненависть ее так же плотно пристала к душе, как тонкая ткань — к ее телу. Теперь она могла бы надевать свои платья прямо на голое тело — платок этот был ей вместо рубашки. Его хватало, чтобы укрыть и грудь, и живот, и бедра, ибо ненавистью в ней было напитано все, каждый кусочек кожи. В этом была ее сила. Встречаясь с мужем, она ни разу не подала даже вида, что в чем-то его подозревает, но она знала, что стоит ей только вытащить из-за корсажа комочек материи, орошенный слезами отчаяния, причиной которых был именно он, Эдокс, и эта неопровержимая улика сразу же приведет его в замешательство.

Но если бы даже ей этого захотелось, она сумела бы воспротивиться порыву чувства. Опасность была слишком велика: разве, открыто признав, что ей предпочли эту женщину, которая не стоила ее мизинца, она не унизила бы этим себя, свою гордость? К тому же она была уверена, что, оставив у себя платок, она держит обоих любовников в своей власти. И она упорно молчала.

Г-жа Флеше всегда бывала у них по четвергам, это был их приемный день. Однако в этот четверг она не явилась. Сара не знала, чем объяснить ее отсутствие, но Эдокс был уже осведомлен обо всем. Он знал, что Матильда вместе с мужем уехала в Рим. Это был их второй медовый месяц: покорная любовница вернулась к своим супружеским обязанностям, рассчитывая этим добиться, что муж ее изменит свое отношение к правительству. У Сары, которая об этом ничего не знала, нашлось достаточно выдержки. Она повернулась к Эдоксу и при всех спросила его:

— Бедная Матильда, должно быть, заболела. Какая жалость, что она не приехала.

Он ответил ей без малейшей запинки, так, как ответил бы в палате на интерпелляцию депутата, пустив в ход весь свой апломб заправского оратора:

— Ах да, госпожа Флеше… Мне говорили, будто ее похитил супруг… Да, милостивые государыни, — повторил он, забавляясь удивленным видом дам и не заметив, как тоненькая севрская чашечка, которую держала его жена, задрожала у нее в руке и несколько раз зазвенела о блюдечко. — Да, милостивые государыни, действительно похитил… Они сейчас в Риме. Госпожа Флеше будет иметь возможность вкусить все радости этого законного побега и вместе с тем удовлетворять потребности своей благочестивой натуры.

Сара подумала:

«И ты еще смеешь это говорить! Вполне уверен в своей силе и не боишься, что тебя, участника всей этой жалкой комедии, выведут на чистую воду? Если госпожа Флеше уехала, то, значит, тебе это зачем-то понадобилось».

Она пристально на него посмотрела, и ее слегка ироническая улыбка выразила все ее мысли:

— А вы, оказывается, отлично обо всем осведомлены, друг мой.

Он засмеялся.

— У меня есть своя тайная полиция, которая мне обо всем доносит.

XXIII