Конец черного лета

Позднее, уже дома, рассказывая обо всем этом, Евгений Петрович не раз обращал внимание с жадным интересом слушавших его знакомых и сослуживцев на то, что он сначала вообще ничего не понял из короткой и ясной речи незнакомого капитана. Пока тот, обращаясь к нему, не произнес слово «товарищ». Слово, давно ставшее для каждого обыденным, утратившее свой первоначальный смысл — просто форма обращения или приветствия. Но каким весомым, всеобъемлющим и «ужасно важным», как выражался Дальский, оно становится, когда ты теряешь право называться так. Только одно слово исчезает — и ты уже находишься как бы в другом измерении, чувствуешь, порой неосознанно и, может, даже много раз преувеличенно свою вину. И это тоже, вероятно, является частью наказания — лишать человека возможности произносить и слышать в ответ слово «товарищ». Не такой уж и незначительной частью.

«По крайней мере, так это было для меня», — говорил обычно Евгений Петрович и надолго замолкал, явно погружаясь в недалекое прошлое.

— Счастливой вам дороги, товарищ Дальский!

И все сомнения исчезли. Он свободен! «А как же Федор? — словно током ударила мысль. — Ведь он остается».

Сначала Дальский начал было что-то говорить по этому поводу худощавому капитану, но сразу осекся, предельно ясно уразумев всю наивность и бессмысленность своих порывов. И снова перечитывал строки, напечатанные на листе фарфорово-белой бумаги, мелко дрожащем в его руке.

Он еле добрался до общежития и лег. Попросил позвать Завьялова, но тот прибежал сам — весть о помиловании кого бы то ни было распространяется в колонии с непостижимой даже для нашего века скоростью. Федор опустился на колени перед койкой друга.

— Видишь, доктор, видишь… Есть-таки справедливость. Есть…

— Да, Федор, есть. Но эту радость я не перенесу.

Федор поднялся, начал по давней привычке искать сигареты в карманах куртки, потом вспомнил что-то, махнул рукой, уже улыбнувшись, сказал:

— От радости, милый доктор, умирают лишь мухи в малиновом сиропе. А люди не должны, они продолжают жить. — Он сел возле Дальского.

— Спасибо, Федор. А как же ты?

— А что я? Может, и мне когда-то счастье отвалится.

В тот же день поезд — на этот раз фирменный — увез Евгения Петровича в обратном, западном направлении.

Несколько дней не мог Завьялов войти в свое обычное состояние. Присущие ему оптимизм и выдержка покинули его. Он старался уйти от воспоминаний, не ворошить прошлое, которое свело и накрепко связало его с Евгением Петровичем Дальским, доктором искусствоведения и кандидатом архитектуры…

Чтобы отвлечься, смягчить душевную тяжесть, Федор все чаще оставался на работе и во вторую смену.

В тот день он как обычно возвращался в общежитие после второй смены. А в заводских цехах продолжалась размеренная жизнь. Тяжело, со стоном ухали многотонные прессы в штамповочном, их не могли заглушить ни пронзительные трели пилорам в огромном столярном, цехе, ни хруст разбиваемых болванок в жеребейке. Вокруг все кипело, урчало, трещало, озаряясь в ритме телеграфной азбуки огнями сварочных аппаратов.

Федор уже заворачивал за угол эмальучастка, когда из окон неказистого, приземистого здания, построенного еще в давние времена, вырвались языки пламени, и в тот же миг раздался взрыв.

______________

Низкий уровень техники безопасности — явление распространенное в исправительно-трудовых учреждениях. Проблемы воспитательные отодвигаются, уступая бешеной гонке за выполнением плана, особенно во второй половине месяца. Выходных дней нет, вводятся сверхурочные смены. Компенсация — два рубля «на ларек».