Конец черного лета

Это был определенно теперь уже не тот, вернее, не совсем тот Дальский, которого привыкли видеть в течение многих и многих лет его близкие, знакомые, друзья. Его волновали и побуждали действовать не только профессиональные интересы, не только теории искусств и отличия одной художественной школы от другой, но и практические вопросы и самые что ни на есть реальные стороны иной школы — самой жизни, с ее отличиями, оттенками, не укладывающимися ни в какие теории. Жизнь и заботы окружающих — вот что теперь стал видеть вокруг себя Дальский, порой проникаясь чужой бедой не меньше, чем своей. И с одной из чужих горестей он пришел сегодня на прием, уверенный, что его поймут, не могут не понять.

Назвали его имя, и Евгений Петрович вошел в кабинет. Уже немолодой плотный человек в безукоризненно сшитом темно-сером костюме предложил ему сесть и несколько секунд молча чуть насупленным внимательным взглядом смотрел на Дальского.

— Прошу изложить вашу просьбу…

Стараясь сдержать свое волнение, Евгений Петрович попросил разрешить ему высказать сначала несколько принципиальных соображений по вопросу, который привел его сюда, и уже потом перейти к частностям, то есть непосредственно к просьбе.

— Поступайте так, как сочтете удобным.

— Я хочу рассказать вам о том, что волнует меня как гражданина и как отца, — Дальский непроизвольно вздохнул и уже более уверенно продолжал:

— Сегодня в исправительно-трудовых учреждениях отбывают наказание тысячи молодых людей. И нашему обществу должно быть небезразлично, в каком виде предстанут эти люди после своего возвращения на свободу… Наблюдал за ними я в камерах предварительного заключения, в следственных изоляторах, и, наконец, в колониях. И, как это ни парадоксально, не замечал печати большого горя на их лицах и не угадывал в них страстного желания вернуться на свободу. Среди этих молодых людей считается непорядочным воспользоваться льготами досрочного освобождения, предусмотренными уголовным законодательством. Разумеется, для тех осужденных, которые и работают честно, и ведут себя прилично. Так вот, ни того, ни другого очень многие, если не сказать больше, молодые правонарушители делать не хотят. Они предпочитают находиться за проволокой «до звонка», лишь бы, например, не вступать в какую-либо колонистскую общественную организацию. И не дай бог в связи с этим надевать время от времени повязку дежурного или выполнять — пусть даже самое пустячное — поручение администрации. Но почему? А чтобы потом на свободе кто-то не обвинил их в измене давно отжившим, но еще бытующим в лагерях и в рассказах старых зеков воровским традициям и обычаям, часто надуманным и преувеличенным, но таинственным и порой по-своему романтическим. Парадоксальность подобных настроений и действий становится тем более очевидной.

Дальский заметил, что его рассказ вызвал интерес и продолжал говорить уже совершенно спокойно и убежденно:

— В борьбе за молодого человека нередко почему-то берет верх улица — и над организацией, и над семьей, и над школой. — Евгений Петрович смущенно улыбнулся. — Вы уж извините за некоторую натяжку, но ведь это все действительно должно заставить нас задуматься.

Так вот: молодой человек, поддавшись соблазну беспечной жизни, подогретый винными парами, собственным легкомыслием и экзотическими рассказами недобрых дядей о «тюрьме», сам незаметно для себя становится легкой добычей этих закоренелых мошенников, ловкачей и других преступников, считающих, что жизнь состоит из пороков, которые ее украшают и разнообразят.

А в это время продолжаются широкопредставительные дискуссии, различного рода совещания, симпозиумы с одной лишь повесткой дня: «Кто виноват и что делать?». Действительно, что? Виноватыми обычно считаются семья и школа, реже общественные организации. Ответ как будто найден. А вот с вопросом «Что делать?» дела обстоят посложнее.

Вы уже меня извините за некоторую абстрактность моего рассказа. Сейчас я бы как раз и хотел внести несколько, на мой взгляд, конкретных предложений. Главное, по моему мнению, сделать так, чтобы люди, находящиеся в колониях, не были так тщательно изолированы от общества, как это имеет место сейчас.

— Вы хотите сказать, что следует ослабить режим содержания под стражей?

— Ни в коем случае! Подобная изоляция преступника допустима, она закономерна и даже гуманна — по отношению к тем, от кого изолирует нарушителей закона. Но все остальное, в частности средства информации, особенно телевидение, должны быть более доступными в колониях, ибо помогают людям, отбывающим наказание, особенно молодым, лучше разобраться в самих себе. Следует подумать и о повышении калорийности питания: думается, оно не должно значительно отличаться от того, чем располагают, например, рабочие столовые. Немаловажно и расширение возможностей и прав осужденных на свидания не только с родственниками, но и с представителями тех коллективов, где они работали до ареста.

Дальский остановился, переводя дыхание, а затем с таким же увлечением продолжал: