Конец "черной тропы"

Поскольку чекистская группа была малочисленной и об оцеплении села не могло быть речи, войти в дом старухи и сделать обыск Павел Гаврилович не решился. Кроме того, Куле предоставили свободу в выполнении поручения, и действовала она, очень даже возможно, по своему четко отработанному методу.

Оставалось терпеливо поджидать Кулю дома, куда она должна вернуться после встречи с Угаром. Ну, а не вернется... Об этом Проскуре не хотелось думать.

Условный стук прозвучал в раму среднего окна по-женски мягко, бестревожно, будто снаружи не хотели беспокоить чей-то сон. Проскура в мгновение весь подобрался, достал из-под пояса пистолет и, живо выйдя в сени, распахнул дверь наружу.

Куля стояла на крыльце. Она специально малость помедлила, давая Проку узнать себя, и потом прошла в дом, обдав встречавшего остринкой духов. На ней был тот же с белым горошком сарафан.

— Что не спишь? Я могла бы и к утру, а то и завтра вернуться,— по-домашнему просто сказала Куля. Она зажгла на столе лампу, подвернула фитиль, рассуждая вслух.— Зачем было шаркать за мной вашим людям? Проверять меня, думаю, нет смысла. Значит, другой интерес: где пристроился Угар?

— Кто тебе такую ерунду сказал? — ненастойчиво возразил Проскура.

Куля усмехнулась, плечом дернула.

— Да Поля, к которой нищий подходил.

— Какая Поля? Это старуха, что ли? — не стал отрицать Проскура, надеясь что-нибудь разузнать о взятом на заметку доме.

— Старуха-то млаже меня, и дочь у нее кроха. С голодухи у нее «собачья старость», болезнь такая, говорят.

— Видела Угара?

— Я не обещала видеть его,— грустно ответила Куля, но вдруг оживилась, сообщив: — Что давал — передала. Через полсуток получит ваш «грипс». Живой, сударик! Живой!

— Что же не повидала его?

— Мы видимся не когда хочется, а когда можно. И не уследить вам за нами. Мы летать умеем.

— За вами, Ганночка, между прочим, не следит никто. Отдыхайте спокойно,— потом не без умысла доверительно подметил: — Я чую, духами пахнет, кто же это, думаю, кроме сердечного дружка, такой сюрприз преподнесет. Конечно, Угар. Значит, виделись с ним.

— Ступайте к себе, я лягу.— Куля достала из сумочки флакончик, поставила на комод. Но руку не убрала, грустновато сказала: — Он бы меня по запаху узнал в темноте. Его предвоенный подарок. Это им пахнет, Лукой.

...Дома Артистку приветливо встретил Микола, муж ее. Он был чем-то доволен.

— Рано ты, Маша. Молочка из погребка достать? Я схожу.

— Сходи, пожалуй,— вздохнула женщина и убрала со стола миску, почему-то показавшуюся ей тюремной посудой, которую она никогда не видела, но о которой слышала не раз. Тоска подступила к сердцу.

Микола принес крынку молока, налил в кружку, подал Марии. Она не взяла, а достала из этажерки тонкий стакан, подставила его:

— Лей, из кружки успею напиться. У Шурки-сапожника был?

— Принес,— подал он скрученную бумажку,— Брательник вернулся, Петро.

— Где он, почему не отыскал меня?

— На перевязку пошел, пузо располосовали — свищ был.

— У него всегда не как у людей,— развернула Артистка листочек, только сейчас заметив, как трясутся у нее пальцы. Прочитала: «Базар запрещаю. Даю достойное тебя поручение. Посылаю подарок. 12».

Мария знала: дюжина — цифра Хмурого. Вспомнила Зубра, подумала: «Молодец, слов на ветер не бросает. Живо и подарок подоспел, не успел пообещать. Только я его сама заслужила».

— Давно принес?

— Сразу и вернулся.

— Не мог явиться на рынок. Тут, может быть, судьба моя. Па часок бы раньше получить. И откуда он там, черт-те где, все знает? Наперед меня. Чудно.

— О чем ты, Маша?

— На базар отныне я не ходок. Свистульки твои мне больше не потребны. Книги читать буду, ума набираться. А то ведь я всего одну книжку в руках держала, да и ту не дочитала. Была там любовь, да кончилась. Какой же интерес ее дальше читать?

— Устарела уж вроде про любовь-то,— проворчал Микола и пошел, покашливая, во двор.

— А у любви нет старости! У нее страсти, телок! — крикнула женщина ему вслед и будто ожила от этих слов, ногой притопнула. Руки ее вскинулись, звонко щелкнули пальцы. Разулыбисто запела придумываемую на ходу песню:

«Любовь, когда душа поет и сердце трепыхается...»

Микола снаружи прикрыл дверь.Весь день связной Шпигарь мотал чекистов по Торчинскому району то между селами Гать и Усичи, то вдруг оказывался возле Балясины. Шли пешком, возвращались на машине к исходному пункту и начинали поиск снова, ища путь к важному схрону, о котором с потугами рассказал арестованный бандит. Киричук предупредил Тарасова о том, что Шпигарь ведет себя подозрительно, за ним нужен тщательный присмотр.

— Как же вы не можете найти дорогу к схрону в открытую днем, когда, крадучись, в темноте не ошибались? — высказал недоумение Киричук.

— Потому и не найду, что ночью ходил. В темноте по- другому все видится. Да и был я там всего раза два. Ночью отыщу,— уверенно заявил Шпигарь.

— Хорошо, Игнат Фадеевич, ночью так ночью,— согласился Киричук.

В темноте Шпигарь повел чекистов увереннее. За селом Гать он обнаружил свою дневную ошибку и сказал о ней Киричуку: