Конец Европы. Вместе с Россией на пути к многополярности

Данное противоречие начало выливаться в активное противостояние в тот момент, когда критическая масса общин и, соответственно, рост их влияния на общественно-политическую ситуацию приблизились к уровню влияния государственной машины, практически достигнув точки критического смещения баланса. При этом сами европейские государства-нации, особенно Франция с её якобинской моделью управления, категорически отказывались признавать какую-либо юридическую субъектность этнических и конфессиональных общин и уж тем более исключают возможность их полноценного влияния на государственное устройство и шире — на интеграционные процессы в Европе. При этом социальный и этнический динамизм подобных общин на порядок выше, нежели в апатичном, расслабленном, атомизированном европейском обществе граждан, давно утративших минимальные черты самоидентификации и активного социального позиционирования. Результатом возникшей диспропорции и стали беспорядки сначала во Франции[96], затем в Англии[97], Германии[98] и т. д.

Списывать беспорядки на социальное неравенство — подход слишком упрощённый, чтобы рассматривать его в качестве основного. Уровень жизни к тому моменту снизился в среднем по всей Европе, включая Францию, однако базовое французское атомизированное общество вряд ли способно было на нечто подобное тому, что происходило в «этнических гетто». Последний «живой» порыв французского общества вспыхнул и угас в 1968 году. Нынешняя Франция — остывший пепел гражданского общества, в который накидали ещё горящие головешки этнических общин из стран бывшего Третьего мира. Степень самоидентификации так называемых «коренных» французов настолько ничтожна, что даже при всём желании разжечь конфессиональный конфликт между ними и приезжими мигрантами-мусульманами очень непросто: при наличии ярко выраженной исламской идентичности общин приезжих, христианская идентичность коренных граждан практически отсутствует — им нечего отстаивать, христианство для Франции — не ценность, а ислам общин — не понятен.

Ответственность за то и дело возникающие беспорядки можно в целом возложить на политическое устройство Франции последних десятилетий, в центре которого стояла осознанная унификация гражданского общества, стремительный уход от последних остатков собственно французской идентичности и мондиализация Франции в условиях объединения Европы вместо встраивания страны в общеевропейскую модель на федеративных принципах. Иными словами, вся нынешняя политическая система Франции при сохранении системы интенсивного привлечения мигрантов, противоречива изначально. А такие меры, как запрет на государственном уровне ношения платков и другой мусульманской и, в целом, конфессиональной атрибутики, лишь подливает масла в огонь. Идентичность приезжих настолько сильна, что они будут отстаивать её в любом случае, тем более, что ассимилироваться им особо и не во что, отсутствует сама среда французской идентичности, способная их перевоспитать.

Если оставить сегодня всё как есть, то при сохраняющемся потоке мигрантов из стран бывшего Третьего мира — что обусловлено экономической целесообразностью и необходимостью компенсировать демографический спад в Европе в целом — французские власти, в том числе и под воздействием силового давления со стороны приезжих, рано или поздно будут вынуждены признать религиозные и этнические общины как данность. А именно — признать их юридический статус на законодательном уровне. Так как сделано это будет под давлением, то и условия признания будут не в пользу французских властей, а скорее станут «пожарными» уступками. Влияние общин в этом случае, скорее всего, гипертрофированно возрастёт, что приведёт к концу нынешней Франции в её привычном виде, а затем, вероятно, и некоторых других государств, что, в свою очередь, изменит этноконфессиональную картину Европы в целом.