Конец «Гончих псов»

— Ты знал лейтенанта графа Генриха фон Эйнзиделя? — спросил Эрвин.

— Ну как же, этот мальчик из эскадры «Удет» строил из себя великого аса… Говорят, что ему фюрер презентовал какой-то особый «мессершмитт».

— По-моему, он больше гордился тем, что является правнуком Бисмарка.

— Что ты его вспомнил? Он погиб в начале сентября. Об этом писали в «Фолыкишер-Беобахтен».

— На, почитай, что потомок «железного канцлера» пишет из русского плена.

Эрвин достал из кармана сложенную вчетверо советскую листовку, напечатанную синей краской.

Карл внимательно прочитал ее, посмотрел на фотографии, изображающие графа Эйнзиделя на прогулке с другими летчиками и в столовой во время его непринужденной беседы с комендантом лагеря.

— Оказывается, это брехня, что русские расстреливают всех пленных немцев. Что ты думаешь об этом, Карл?

Фн Риттен чиркнул зажигалкой, поднес пламя к уголку листовки и молча смотрел, как бумага обугливается.

— Ладно, Эрвин, — ушел он от прямого ответа, переводя все в шутку, — не забывай солдатской памятки, где в первом параграфе говорится: «Утром, днем или ночью всегда думай о фюрере, пусть другие мысли не тревожат тебя, знай: он думает и делает за тебя. Ты должен только действовать».

Эрвин пожал плечами, закурил и шел до самой столовой молча.

3

20 сентября Карл вернулся на аэродром и, как обычно, открутив на бреющем полете восходящую бочку, оповестил об очередной воздушной победе.

Заруливая, увидел у своего капонира почти всех летчиков отряда.

«Что случилось?» — встревоженно подумал он. Быстро выпрыгнув из кабины, приготовился услышать неприятность, но по заговорщическому лицу Эрвина и улыбкам пилотов понял, что здесь что-то другое. Стоявшие стенкой летчики раздвинулись, и Карл увидел поставленную вертикально бензиновую бочку, накрытую чистой салфеткой, на которой стояли букет астр и две поблескивающие фольгой бутылки французского шампанского.

— Боже мой! — догадался Карл и, пожимая руки поздравлявших, сказал: — Совершенно забыл, что мне сегодня исполнилось двадцать шесть.

— Келленберг освободил наш отряд от полетов, — передал ему Эрвин приятное известие.

— Подать сюда бокалы! — распорядился Карл.

Бокалов на аэродроме не оказалось. Шампанское разлили в алюминиевые солдатские кружки.

Шипучий напиток воскресил в памяти прекрасные, победные дни лета сорокового. От веселой болтовни летчиков отвлек появившийся автомобиль командира авиагруппы.

— Внимание! — предупредил Карл и, увидев, что из машины вышел генерал Рихтгофен, сопровождаемый Келлонбергом, рявкнул: — Смирно!

— Постройте отряд, — приказал Келленберг Эрвину Штиммерману, — а вы, фон Риттен, подойдите сюда.

— Я специально залетел на ваш аэродром, — сказал Рихтгофен, принимая от своего адъютанта орденскую коробку. — За боевые заслуги перед рейхом и немецким народом фюрер наградил гауптмана барона фон Риттена Рыцарским крестом. Мне особенно приятно вручить награду в день его рождения.

Рихтгофен завязал на шее Карла черно-бело-красную ленту, на которой висел крест размером покрупнее Железного.

— Желаю, фон Риттен, украсить его золотыми дубовыми листьями. — пожелал генерал-полковник, пожимая его руку.

Этот великолепно начатый день Карл и Эрвин закончили в офицерском казино, оборудованном в бывшей хуторской школе.

А назавтра снова началась адская работа в дымном, густо насыщенном смертью небе Сталинграда.

Через неделю «мессершмитт» Карла напоролся на веер разлетающихся осколков зенитного снаряда. Раненный в ногу и плечо, истекая кровью, он сообразил, что единственный шанс на спасение его ждет на ближайшем аэродроме. Только там ему могли оказать медицинскую помощь. Выброситься же с парашютом означало изойти кровью, пока его подберут санитары. Кое-как, на последних обрывках сознания, он приземлил свой продырявленный «мессершмитт». Уже на пробеге его захлестнула серая пелена безразличия и унесла в непонятный, зыбкий, без конца и края темный омут.

Очнулся Карл в госпитале, после того как его «дозаправили» двумя литрами чужой крови. Здесь, в тихой палате, он осознал, как издерган и устал от пережитого. Оказалось, что от войны в больших дозах могло затошнить любого нибелунга.

Первое письмо, которое он отправил из госпиталя, начиналось словами «милая Луиза». Ответ он ждал с таким нетерпением, как будто в нем заключалось решение его судьбы. И когда наконец он дождался его, то обрадовался больше, чем новости, которую сообщил навестивший его Келленберг. Карлу присвоили звание майора.

Раны его оказались не опасными для жизни, но большая потеря крови и нервное истощение требовали длительного лечения. Карл с грустью признался сам себе, что доволен случившимся и не слишком торопится покидать госпитальные стены. Здесь он имел главное, что начал ценить, — покой и безопасность. Когда здоровье Карла улучшилось, его отправили в госпиталь, находящийся в Крыму.

4