Конец января в Карфагене

Сырость, слякоть, потоки талой воды. Обмывают улицу-покойницу. Посреди ночи успел составить «скелетик» нового стихотворения. В общем, все успевается, только тошно. Вышел ненадолго подышать — мамлеевская мерзость запустения. Сколько бесполезных спутников запущено! — сокрушался когда-то, беспокойно ерзая по скамейке, отравленный водярой Пшеничников. Сколько скороспелых стариков зарыто. В том числе и этот бас-гитарист из первого подъезда, напичканный и опутанный вымыслами и галлюцинациями, от лестничных перил до водосточных труб. И водка — спирт горячий, зеленый, злой…

Мамлеевская мерзость запустения, одно отличие от прошлых лет — весь мусор заграничного образца. «Рэтс, роучес…» — это из песенки «Давайте почистим гетто»! Пока еще не Нью-Йорк Сити, но и у нас в каждом дворе успел поселиться какой-нибудь «замечательный сосед» — негр, пидор, хасид. Гости из будущего. Знакомые большинству нынешних полупокойников в основном по анекдотам и душераздирающим репортажам из-за рубежа. А еще по талмудам многословного Фолкнера, которого сколько ни переводи — вовек не переведешь. Ирэна до сих пор в Ленинграде — будто в открытом космосе.

За окном темнеет — смывной бачок наполняется водой. И как пиявки в протоке скользят аборигены в черных шапочках, бережно огибая сгустки расовой ненависти и корректно не разбрасывая кучки евростроймусора, — худорлявые ниггеры продажной «республики», гордые тем, что подлее их «нема».

Слушал Пёпл, «Made in Europe» — как приглашение не от мира сего на пьянку. Дослушал. Обещал: «Приду!» Если успею.

Казалось бы, с приездом в город такого орла должна была завязаться недельная пьянка-гулянка, с пропитием тщедушных заначек, с прогулами и врубанием на полную Бори Рубашкина… Нечто из разряда «сбоку на бок и с ног долой», но — телефон молчал, в дверь не звонили, и уже в понедельник утром (поезд прибыл в субботу) Скопцов почувствовал себя в чужом котловане, куда он необдуманно запрыгнул, чтобы проверить, каким выглядит оттуда обычное небо. Не подозревая, как трудно ему будет выбраться обратно, поскольку на дне могилы он, Скопцов, обнаружил точную копию своего квартала и прилегающих к нему на поверхности улиц. За отсутствием нескольких серьезных деталей — но их могли убрать ввиду реконструкции. Электрички высаживали каких-то пассажиров в урочные часы с минутами, об их приближении заранее оповещал женский голос на местном диалекте. В здании вокзала продавали билеты в любые направления. Даже туда, откуда он приехал.

Чудовищная грязь вокруг — под ногами и по бокам. Накожные выделения усталых тротуаров и стен. А по слякоти шныряют и скользят «нащадки». Ветхие обломки прежних карнизов и балконов, крошась, разваливаются сами по себе — пролонгируя самоубийство, затягивая исчезновение. Кто-то играет в погоду, как в игровую приставку. Вчера вечером выпал косметический снежок, а под ним — теплая сырость. И немыслимое для зимы количество пыли…

Трагизм, отечная, подспудная меланхолия столь обильно присутствует в воздухе на приспущенных, потерявших упругость тротуарах, в развороченных окнах нижних этажей, нарывающих гноем чужого бизнеса, что об этом ничего не надо сочинять или уточнять — все и так понятно. Без слов.

Вчера много гулял по близлежащим кварталам, закусывая не первого сорта мандаринами — разыгрывал местного пьяницу. А что еще тут делать вчера? Пыль проникает с улицы, словно какой-то порошок-мутант, наделенный разумом не в форме мозга — плод взаимодействия зараженных снежинок с кровавыми опилками ритуально истребляемых деревьев.

Жизнь дописывает себя — прошагал, помахивая капроновой бутылкой (за пивом) неунывающий полуслепой Вадюша… Самые гробовые дни для здешнего климата: конец января — начало февраля. Мозглота, холод омерзительный, подстать людишкам. Покойный Сермяга не переваривал ни то, ни другое. Бесхитростный и неподкупный экскурсовод в замке Несбывшегося.

Жизнь довершает даже неначатые рассказы. Угловое кафе перед Сермягиной крепостью — внутри разгром, на оттаявшей беcтравой земле лежит не «махина», не «бандура», а вполне красочная вывеска «Игровые автоматы». Судя по состоянию вывески — уже успевшие кому-то послужить. Пока еще «игровые», а не «гральнi» автоматы.

Примерно с год назад нам в этой точке подали две чашечки сажи со ржавчиной, и тогда, в прошлый январь-февраль, уже хватало слинявших мест, новых покойников, не пожелавших дожидаться меня. Но не была еще вырыта и выложена бетоном длиннющая гробовая траншея под окнами моего старинного друга, избравшего невидимость вместо немощи. А теперь рядом с этой жуткой канавой-катком, уже покрытой слоем ледяного студня (по которому вполне могли бы кататься по ночам, высекая зловонные искры, песиголовые фигуристы) — сквозь бестравый, утоптанный грунт, прорастал не то мяч, не то серовато-желтая макушка зомби-песняра, очень похожая на ту голову, что первой вылезает из-под кладбищенских листьев, вскоре после того как отец Томас, побродив среди могил, все-таки повесился.