Конец января в Карфагене

Обыкновенно в такой ситуации человек не знает, что ему сказать в свое оправдание, да и в чем, собственно, он должен оправдываться. И перед кем! Перед этой реабилитаторшей горстки глухонемых и питуриков? Оправившись от шока, я вздумал было ей нахамить: «Ты-то, тётя, чем недовольна? Перестраховщица! Да без американцев твои питурики никогда свободы не получат».

Однако потом, после обиды и гнева, навалились привычные усталость и чувство отчаяния — опять связался с какими-то тупыми колхозниками. Им, вон, арабы рубахи дарят. Негры своих народных исполнителей послушать дают: берите, товарищи, только вернуть не забудьте! Эх ты, тютя, нашел, перед кем албанскую душу распахивать.

Зато я не без удовольствия обнаружил, что Анна Мальчевская, выходя из себя, переставляет в словах звуки и ударения. Для поэмы несчастного бухарика Венички у женщины-режиссера нашлось только одно слово.

«Блеватúна!» — семь или восемь раз повторила Анна, словно реплику в пьесе драматурга-абсурдиста.

«Блеватина поднимает паруса» — молча отметил я.

Если бесится, например, Азизян, то бормочет себе под нос: «Сука ебáная». Мне до сих пор неизвестно, чем отличаются «сволóта» и «сволотá», но произносят это слово по-разному. То так, то этак. Ну, а про то, как взрослые, срывая злость на сыне-подростке, говорят не «магнитофон», а почему-то «приемник», знают, я думаю, все. При этом они обязательно угрожают его разбить или выбросить. А если вы этого не слышали, значит, у вас было так называемое счастливое детство, которое вы провели среди древних греков.

Не скрою, мне было приятно узнать, что из «Розы с крестом» ничего не вышло. Как-нибудь проживем и без Блока, и без Андропова. Театральный коллектив, где лично мне был знаком один Оперный Голос, развалился окончательно. А вскоре из города пропал и сам Мардук.

На вопрос, куда он мог податься, Азизян со знанием дела отвечал:

«Изволили податься в Питер, где к этой теме совсем другое отношение. Да-да, Папа, черножопые товарищи молодым людям фирменные катáлоги просто так не дарят. Фирменные каталоги, Папа, стоят будь-будь. Благо дело, я же тоже вхож в вам небезызвестный гуртожиток, и собственным, вот этим, глазом имел возможность полюбоваться, как два весьма упитанных голубчика из Бирмы изволили друг друга просаживать у вiчко. Смачно! Славно! Кстати, Папа, а шо там наш Молодой Художник»?

Молодой Художник к тому времени успел сделаться моим собутыльником. Скучноватый молодой человек с невыразительным европейским лицом действительно умел рисовать. Мнения у него насчет того холста, что висел в комнате с циновками, я не спрашивал, зато выпить он мог много, поскольку всегда пребывал в напряжении. Типичный представитель обывательского полуподполья, из тех, кто поставил перед собой некую тайную цель — жениться на иностранке, сбежать в Турцию, или просто проломить кому следует голову в день рождения Гитлера. «Что-то его гложет» — лучше о таком субъекте не скажешь.

Мы у него дома. Сидим, пьем. Комната окнами во двор. Тишина в чужих дворах вызывает у меня зависть. Мне все кажется, что под моими окнами слишком шумно, и шум этот с каждым годом все возрастает. Мы переслушали все, что хотели, когда Молодой Художник решил показать мне какую-то новую запись, продевает ленту в шибающий одеколоном магнитофон, нажимает клавишу «воспр.» и тут заиграло что-то явно не заграничное, вычурно-ущербное по духу. Какая-то полуживая запись, будто бы со спектакля.

Так и есть.

«Ой, это не совсем то — говорит Молодой Художник и заговорщицки подмигивает. — Это же Мардук со своей группой».

Мне уже доводилось слышать вскользь, что в Ленинграде Мардук не просто учится, но и пробует силы на эстраде. Неспроста он мне еще здесь чем-то напоминал молодого Зельдина в «Учителе танцев». А теперь я узнаю, что способный юноша стал солистом экспериментального ансамбля «Ярмарка».

Знай ребят из Заречья! — как говорил клавишник Сру-ля-ля, угрожая на пляже двум бабам, которые до того все повыпивали и ушли. Сру-ля-ля работал в «Березках», ресторане сумеречных настроений. А любителей сумеречных настроений в нашем городе год от года остается все меньше.

Стены и потолок в своей комнате Молодой Художник расписал собственноручно. Отовсюду, куда ни глянь на тебя смотрят фантастические сюжеты в духе Роджера Дина: освещенная снизу подводная архитектура, острова-моллюски. Красиво.

«Видишь вон того, с нахальной мордой, — еще давно указывал мне на балке физиономист Дымок. — Это ближайший друг нашего армянского мальчика». Почему-то сдержанность в сочетании с неагрессивным скептицизмом у нас принимают за нахальство. А по-моему, художник-инвалид, малюющий свою лупоглазую голову в хороводе голых малолеток — вот где подлинное нахальство. Инвалиды-вымогатели, между нами говоря — это пятая колонна, почище крымских татар, или других каких, по выражению того же Сру-ля-ля, «друзей Сахарова». Недаром за границей эти протезники болезные держат за глотку половину свободного мира.