Конец иглы

Упокоение. Так хотел ее покойный муж, и воля его была для нее свята. И будем справедливы, в церковном обряде и впрямь есть что-то торжественно-скорбное, что-то честно-горестное, мрачное – и в то же время просветляющее. Что-то достойное самого главного в жизни человека – его всем нам положенного ухода в Ничто Никогда. Во всяком случае, почему не признать, церковь и сама обращает внимание на то, что смерть – это Смерть, и других привлекает к тому же; ей не все равно, и она хочет, чтобы и всем было не все равно: как так – целый человек неотвратимо и необратимо уходит в Ничто Навсегда? Задумаемся. Прочувствуем. И это делает… да, если вспоминать, больше и вспомнить некого, одна только церковь это и делает; одной ей и не все равно, жив ты или помер. Всякий боится только своей смерти, чужая его мало заботит: “Смерть вырвала из наших рядов…”, – и вперед, к новым осушенным болотам и построенным городам; одна лишь церковь как ей рот ни затыкай, все равно бубнит свое, упрямо повторяя, тупо, но правильно напоминая, что вперед – это еще и всегда вперед к смерти, так, что осуша сто болот, ты, точно так, как этот, что уже лежит перед тобой в гробу, так вот точно и ты умрешь, и будешь лежать в гробу, а потом отправишься к червям или в печь. Это не мытьем, так катаньем заставляет… Но и только. Признаем, в церкви и впрямь хранится вековая мудрость, но ведь и с вековыми же предрассудками вперемежку. Вот тут, в этом отрывке, который сам собой запомнился наизусть, рядом с совершенно верным “разрушена во гробе гноем, червьми… землею покрываема” призывается: “Христу помолимся, дати во веки сему упокоение”. А зачем Ему молиться, даже если б Он и был, чтобы трупу дать вечное упокоение? Это автоматически произойдет, уже произошло безо всякого вмешательства Христа.

Да, именно так: вековая мудрость вперемежку с вековыми предрассудками. Что и подтверждает: церковь – дело рук человеческих и только человеческих, потому что, если бы церковь Христова была от Бога, в ней бы одна только мудрость и дневала-ночевала. А кто может говорить веками умные вещи пополам с глупыми? Понятно кто – человек. Народ. Человечество. И Бог тут ни при чем.

Да и – что Бог? Где Бог? В синагоге ли, где можно купить мацу и место на еврейском кладбище, где молятся на почти уже никому – ей, во всяком случае, – не понятном иврите? Или Он в мечети, где женщин пускают только на второй этаж? Может быть, еще прикажете носить паранджу? Дичь, азиатчина! Или Бог в русской церкви, пустой по будням, битком набитой по воскресеньям и их праздникам? Старухи в черных платочках, трясущиеся старички, нищие, калеки, земные поклоны: на коленях об пол лбом – бух! бум! И мелко крестятся, и шепчут – или возглашают; нормальным голосом и тоном слова не скажут. Убожество. Вот-вот: где Бог, там непременно – у-божество.