Конец игры

— Когда левша играет с правшой, взятые фигуры лежат с одной стороны доски, но, конечно, раздельно: черные фигуры рядом с тем, кто играл белыми, белые рядом с тем, кто играл черными. Они бы не были перемешаны, как на фотографии, разве что...

Я посмотрел на доску, на которой только что воспроизвел позицию.

Ники кивнул, как будто я был глупым учеником, которому удалось нащупать правильный ответ.

— Правильно. Разве что кто-то высыпал их из коробки и расставил только те, которые есть на схеме эндшпиля.

Эдвардс спросил:

— Хотите сказать, что Макналти не играл партию, а показывал какой-то особый дебют?

Он мучительно обдумывал эту идею и глядел в пространство, пытаясь увязать ее с остальной картиной. Потом тряхнул головой.

— Не сходится. Зачем тогда Альбрехт сказал, что они играли партию?

— Вот именно, Альбрехт, — подхватил Ники. — Попробуйте предположить, что это он расставил фигуры на доске.

— Все равно не сходится. Зачем ему лгать об этом?

— Незачем, — согласился Ники, — если он воспроизвел позицию до того, как в Макналти выстрелили. Но что, если Альбрехт расставил фигуры потом?

— Зачем ему это делать? — сердито спросил Эдвардс. По мере того как росло его недоумение, он раздражался все сильнее.

Ники устало возвел глаза к потолку.

— Затем, что неоконченная партия в шахматы предполагает, во-первых, что игрок провел некоторое время у доски, и, во-вторых, что он сел играть с дружественными намерениями. Вряд ли нужно добавлять, что если кто-то явно пытается внушить нам оба этих предположения, то вероятно, что оба они неверны.

— Вы имеете в виду...

— Я имею в виду, что профессор Лютер Альбрехт позвонил в дверь Макналти около восьми часов, и, когда Макналти открыл ему, Альбрехт приставил дуло пистолета к его груди и спустил курок, потом вложил оружие в руку убитого, переступил через тело, прошел в комнату и хладнокровно расставил фигуры в соответствии с диаграммой эндшпиля, которую нашел в одной из книг о шахматах — у Макналти их было много. Вот почему партия была разыграна так хорошо. Ее проработал знаток — возможно, тот самый Левенштайн из книги, о которой вы говорили.

Мы с полковником уставились на Ники. Эдвардс первым обрел дар речи.

— Но зачем Альбрехту убивать Макналти? Он был его лучшим другом.

В голубых глазках Ники блеснула насмешка.

— Думаю, полковник, в этом виноваты вы. Утром вы звонили и договорились встретиться вечером. Полагаю, именно это так огорчило Макналти. Не знаю, он ли был непосредственным виновником неудач в работе, но как руководитель он должен был понести ответственность. Полагаю, он рассказал о вашем звонке Альбрехту, своему доброму другу и коллеге. А Альбрехт знал, что при расследовании посторонние люди кое-что раскопают, если он не найдет козла отпущения, или — как это называется? — крайнего, вот.

Я посмотрел на Эдвардса — он надулся, как мальчик, у которого лопнул шарик. Вдруг он что-то вспомнил. Его глаза заблестели, а губы тронула презрительная улыбка, почти усмешка.

— Все это очень мило, — сказал он, — но все это чушь. Вы забыли, что у меня есть доказательство самоубийства. Парафиновая проба доказала, что Макналти стрелял.

Ники улыбнулся.

— Полковник, это ваша проба — чушь. В нашем случае она ничего не доказывает.

— Ну как же, — вмешался я, — проба не врет.

— Проба доказывает только то, что рука Макналти была рядом с оружием, — отрезал Ники.

— То есть?

— Представьте, что кто-то позвонил в вашу дверь, — сказал Ники, обращаясь ко мне, все с тем же мученическим видом, — как полковник сегодня вечером, а когда вы открыли ему, он упер вам в грудь пистолет. Что бы вы сделали?

— Ну... Наверное, я бы схватил его за руку.

— Вот именно. И если в этот миг он выстрелит, нитраты окажутся на руках и у него, и у вас.

Полковник выпрямился. Потом вскочил, схватил свой портфель и бросился к двери.

— Эти вещества не так-то легко отмыть, — бросил он через плечо. — Тем более счистить с одежды. Я задержу Альбрехта и сделаю парафиновую пробу.

Когда я вернулся в кабинет, проводив полковника до двери, Ники сказал:

— В сущности, нашему молодому другу незачем было так спешить. Я бы мог предложить ему другое доказательство — фигуры. Не сомневаюсь, что последние отпечатки пальцев на каждой фигуре, как на черной, так и на белой, принадлежат Альбрехту. Это ему трудно было бы объяснить, если бы он продолжал утверждать, что просто играл в шахматы.

— И правда! Утром я преподнесу эту идею Эдвардсу. — Я поколебался и сделал решительный ход. — Но ведь Альбрехт очень рисковал. Разве не лучше было бы ему уйти после смерти Макналти? А он остался, вызвал полицию, выдумал всю эту историю и...