Конец игры (др. пер.)

Тетя Руфь приказала нам с Оландой выкупать Хосе и сразу забрала с собой Летисию, которой пора было принимать лекарство. Оставшись вдвоем, мы наконец смогли выговориться. Какое чудо! К нам придет Ариэль, у нас наконец есть знакомый мальчик, ведь не принимать же всерьез кузена Тито, этого болвана, который до сих пор играет в солдатики и верит в первое причастие! Мы так волновались в предвкушении этой встречи, что Хосе, бедняжке, пришлось совсем плохо. Конечно, не я, а решительная Оланда заговорила первой о Летисии. У меня так просто лопалась голова: с одной стороны, ужасно, если Ариэль узнает правду, а с другой — пусть уж все сразу раскроется, потому что никто не должен губить свою судьбу из-за других людей. Но самое главное — как сделать, чтобы Летисия не переживала? Ведь она и без того несла тяжкий крест, а тут на нее навалилось и новое лекарство, и эта история…

Вечером мама была поражена тому, что мы почти не разговаривали. Вот чудеса, уж не мыши ли нам язык отгрызли? Она взглянула на тетю Руфь, и наверняка обе решили, что мы в чем-то сильно провинились и нас теперь мучает совесть. Летисия, едва прикоснувшись к еде, сказала, что ей нездоровится и что она пойдет к себе и будет читать «Рокамболя». Оланда вызвалась проводить ее, на что та согласилась, но нехотя, а я взялась за вязанье, — такое бывает со мной в минуты особого волнения. Раза два я порывалась встать и посмотреть, что делается в комнате у Летисии и почему там застряла Оланда. Наконец Оланда появилась и с многозначительным видом уселась рядом со мной, явно выжидая, пока мама и тетя Руфь кончат убирать со стола. «Завтра она никуда не пойдет, — сказала Оланда, когда мы остались вдвоем. — Вот это письмо велела отдать ему, если он будет расспрашивать о ней». Для убедительности Оланда оттянула карман блузки и показала мне сиреневый конвертик. Вскоре нас позвали вытирать тарелки, а потом мы легли спать и уснули как убитые, — очень устали от всех волнений и еще от Хосе, который не выносит купания.