Конец индивидуума. Путешествие философа в страну искусственного интеллекта

Это, собственно, и есть резюме европейской позиции по вопросу ИИ. Мы решительно отказываемся отрекаться от наших индивидуальных прав, представляющих собой плоды тысячелетней истории. Мы готовы пожертвовать благосостоянием, лишь бы не оказаться в яме, в которой свои данные надо показывать всем и каждому, а пищу получать от ИИ. Берлинские хакеры, с которыми я встречался, когда делал очередной репортаж[156], тратят все силы на борьбу с сетевой слежкой и на распространение средств защиты, таких как зашифрованные мессенджеры и анонимная навигация при помощи системы Tor. Европейские власти сделали удивительные шаги в том же направлении, приняв RGPD, правовой регламент, который призван охранять персональные данные граждан. Логика в том, чтобы включить контроль над данными в фундаментальные права человека, каковы бы ни были индустриальные последствия. Больше прав — меньше ИИ: уравнение совершенно ясно. Открытым остается вопрос о том, можно ли в этих условиях остаться в конкурентной игре мировой экономики. Не придется ли нам смириться с тем, что в ближайшем или далеком будущем мы станем цифровой колонией? Но даже если через несколько десятилетий нам предстоит погибнуть, если Европа станет всего лишь простой остановкой на маршруте нового Шелкового пути, это не важно: по крайней мере, мы будем знать, что жили достойно.

Отказ от прозрачности отвечает глубинным культурным требованиям. В работе «Цивилизация нравов» немецкий социолог Норберт Элиас показал, как в Европе постепенно создавалась частная сфера — от появления вилки и до власти над желаниями. Нам нужно было подавить в самих себе зов племени и животные влечения. Нагота, сексуальные отношения, сон, даже смерть — все они постепенно были «приватизированы», спрятаны от посторонних глаз. Мы перестали есть руками, отказались от насилия как средства урегулирования конфликтов.

Вся суть цивилизованности, основанной на самоограничении и уважении другого, держится на умении физически и эмоционально дистанцироваться от собратьев. Только определенная форма приватности позволяет нам выработать собственную личность. Мы научились не обнаруживать свои настоящие мысли и чувства, когда находимся в обществе, словно для цивилизованности требуется своего рода лицемерие. Так «между индивидами, их телами постепенно воздвигается стена, состоящая из боязливого стыда и эмоционального отторжения». Будет ли она теперь внезапно сломана, чтобы дать ход неограниченному обороту данных самого личного свойства?

Норберт Элиас отмечал, что при королевских дворах плевали на пол, но нравы развивались, и со временем эта практика исчезла. В Китае я видел, как водитель такси опустил окно, чтобы плюнуть на улицу. Хотя это и сомнительное сравнение, но оно вполне отражает радикальный контраст между европейской цивилизацией, гордящейся своим индивидуализмом, и китайской культурой, которая меньше озабочена стыдливой скромностью. Мы не готовы пожертвовать нашими ценностями, завоеванными с таким трудом. Лучше умереть, чем плевать на пол.

Самоубийство — вполне респектабельный выбор как для отдельных людей, так и для цивилизаций. Но вот отказ замечать наш технологический упадок внушает мне опасения. В Сан-Франциско я встретил соотечественников, которые объясняли мне, что у Франции были все козыри, чтобы добиться успешной реализации ИИ: разве не французским был первый микрокомпьютер? Разве не мог Minitel стать тем, чем теперь является интернет? Разве США не завидуют втайне нашей цифровой этике? Разве президент Республики не объявил, что Франция должна стать «мировым лидером» в области ИИ, хотя и выделил на это суммы, которые кажутся смешными в сравнении с инвестициями GAFA, в том числе в фундаментальных исследованиях? Разве президент Иль-де-Франс не решила сделать из своего региона «европейскую Кремниевую долину», под которую выделили целый миллион евро, что, однако, составляет среднюю годовую зарплату хорошего программиста в самой Долине? Сколько бы громких деклараций об ИИ ни делалось, они не имеют значения, если мы не выделяем под них достаточно средств и отказываемся (пусть и не без оснований) принять их культурные последствия.