Определенного рода социометрическая типичность читательского письма позволяет задаться вопросом об «имплицитном смысле» литературного всеобуча (приблизительно в том значении, какое придавала этому термину М. Дуглас) — не с точки зрения власти, спустившей сверху очередную кампанию по перековке человека, а с точки зрения самого этого человека. Почему и для чего множеству читателей вдруг потребовалось стать писателями? Какой другой, если можно так выразиться, антропологический «интерес» скрывало их стремление выбрать для себя эту социальную стратегию, и как она соотносилась с базовыми практиками человеческой жизни? Разумеется, — если ссылаться на размышления М. Дуглас об «имплицитных смыслах» — «what is actually said in words is only the tip of the iceberg. The unspoken understandings are essential»[982]
. Однако некоторые вещи улавливаются даже при первом взгляде на письма читателей «Литературной учебы». После общего обзора мы попробуем их суммировать.«Литературная учеба» вначале не имела собственного штата сотрудников, ответственных за переписку с читателями. До 1932 года эта обязанность делегировалась отделу литературных консультантов ГИХЛ, который только после реорганизации издательства передали «Литературной учебе» (ед. хр. 246, л. 16). Тем не менее отношение к корреспонденции такого рода как со стороны «Литературной учебы», так и со стороны ГИХЛ всегда было самым серьезным. Ее разбором занимались не менее двадцати консультантов. Отвечая на письма, они обычно вместо имени указывали свой порядковый номер, однако в некоторых случаях — когда завязывалась переписка — предполагалось и личное общение.
О числе читателей «Литературной учебы» отчасти можно судить по тиражам. Судя по указаниям на самом журнале, его первый номер (1930) был напечатан в 20 000 экз. По бухгалтерским документам, он рассчитывался в двух вариантах — 10 000 и 25 000 экз. (ед. хр. 50, л. 1). Второй номер вышел в 10 000 экз. с возможной допечаткой до 20 000. Первые номера за 1931 год выходили в 13 000 экз., на № 4 указано 2500 экз. Затем — 6500, с № 7 — 10 000, позже количество копий возросло до 13 000. В 1934 достигало 10 000.
Тираж не был велик и колебался, но если исключить провальные по количеству выпуски, все же сопоставим с теми, что предлагали другие периодические литературные издания. Так, согласно данным, приведенным в номерах, тираж № 1 «Красной нови» за 1930 год составил 14 000 экз., № 2 «Звезды» — 18 000, № 1 «Октября» — 12 000. «Новый мир» информации не давал.
Если говорить о географии, то «Литературную учебу» читали, пожалуй, по всему СССР. От западных границ до Урала он был известен хорошо.
Из 197 писем, на которых удалось разобрать обратный адрес, 114 были посланы из больших и маленьких городов, 83 — из прочих населенных пунктов[983]
.Из Москвы — 17, из Ленинграда — 10,
из Ростова-на-Дону — 5,
из Днепропетровска, Новочеркасска, Одессы, Харькова — по 3,
из Астрахани, Новосибирска, Полоцка, Пскова, Свердловска — по 2.
Остальные заметные города упоминаются единожды. Помимо России, много откликов приходило с Украины. Есть письмо из Литвы от заключенных Шавельской тюрьмы, которые, помимо «Литературной учебы», просят присылать и другие журналы — «На литературном посту», «Литература и марксизм», «Звезда» (ед. хр. 242, л. 26).
Статистические соотношения представляются правдоподобными, хотя, конечно, писательское движение было много более масштабным. Ведь литературные консультации и кружки скоротечно распространились по всей России. Как констатировал М. Горький: «Революция вызвала к жизни тысячи молодежи, которая мучается желанием писать и пишет: стихи, рассказы, романы…»[984]
.Архив «Литературной учебы» содержит лишь малую толику всех текстов, произведенных «призывниками» в литературу и волонтерами[985]
. И все же характер повторяющихся в письмах и рецензиях мотивов, проблем, вопросов, требований и характеристик позволяет составить некоторое представление как о типичном представителе его читательской аудитории, так и о менее типичных. Начнем с первого.«Среднестатистический» портрет