Конец истории и последний человек

Как руководство к действию реалистская точка зрения на международные отношения остается вполне актуальной, несмотря на победы демократии в семидесятых — восьмидесятых годах. Историческая половина мира продолжает действовать на основе реалистских принципов, а постисторическая пользуется методами реализма, имея дело со странами, остающимися пока в истории. Отношение между демократическими и недемократическими режимами будет по-прежнему характеризоваться взаимным недоверием и опасением, и, несмотря на растущую экономическую взаимозависимость, сила будет оставаться в их взаимоотношениях ultima ratio (окончательным доводом (лат.)).

С другой стороны, как описательная модель функционирования мира реализм оставляет желать многого. Чувство настороженности и стремление к максимальному усилению, которое реалисты приписывают всем государствам всех времен и народов, при более пристальном анализе оказывается фикцией. Исторический процесс человечества породил ряд концепций легитимности — династическую, религиозную, националистическую и идеологическую, — дающих каждая основу для империализма и войны. Каждая из этих форм легитимности, предшествующих современному либерализму, основана на некотором виде отношений господства и рабства, и потому империализм в определенном смысле диктуется общественным строем. Но как менялись в ходе истории концепции легитимности, так же менялись и международные отношения; хотя может казаться, что война и империализм постоянно присутствуют в истории, в каждом веке войны велись из-за совершенно разных целей. Нет и не было "объективных" национальных интересов, дающих общую нить поведения государств в разных местах и в разное время, но есть плюрализм национальных интересов, определенных действующим принципом легитимности и теми лицами, которые этот принцип истолковывают.

И вполне естественным кажется, что либеральная демократия, стремящаяся упразднить различие между господами и рабами, должна иметь совершенно иные цели внешней политики. Мир в постисторической реальности возникнет не потому, что у главных государств принципы легитимности одни и те же. Такое состояние дел бытию и раньше, например, когда все государства в Европе были монархиями или империями. Мир возникнет из специфической природы демократической легитимности, ее способности удовлетворять, жажду признания человека.

Различие между демократическими и недемократическими государствами, возможность более широкого исторического процесса, ведущего к распространению к мире либеральной демократии, предполагает, что традиционный морализм американской внешней политики с его заботой о правах человека и "демократических ценностях" не так уж наивен.[430] Генри Киссинджер в семидесятых годах утверждал, что революционные вызовы коммунистическим государствам вроде Советского Союза и Китая приносят моральное удовлетворение, но весьма неразумны практически, поскольку перекрывают путь к "реалистическим" соглашениям по таким вопросам, как контроль над вооружениями или урегулирование региональных конфликтов. Бывшего президента Рейгана в 1987 году резко критиковали за призыв к Советам снести Берлинскую стену, и критиковали даже в Германии, которая давно уже приспособилась к "реальности" советской державы. Но мир развивался в сторону демократии, и оказалось, что революционные вызовы легитимности Советского Союза не только приносили моральное удовлетворение, но были политически разумны, поскольку совпадали с вскоре выраженными надеждами многих людей, живших в то время под властью коммунизма.

Конечно, никто не будет отстаивать политику военного вызова недемократическим государствам, имеющим мощное оружие, тем более ядерное. Революции того сорта, что произошли в Восточной Европе в 1989 году, — события редкие, даже беспрецедентные, а демократия не может строить свою внешнюю политику в расчете на неизбежное падение каждой диктатуры, с которой у нее возникает противостояние. Но, рассчитывая баланс сил, демократия должна помнить, что легитимность — это тоже разновидность силы, а у сильных государств часто бывают внутренние слабости. Это значит, что демократия, выбирающая себе друзей и врагов по идеологическим соображениям — то есть по тому, демократичны они или нет, — скорее приобретет себе более сильных и устойчивых союзников в долгосрочной перспективе. А имея дело с врагом, не следует забывать устойчивые моральные различия своего и его режима или вслед за сильным отметать в сторону вопросы о правах человека.[431]