Конец конца Земли

В Евросоюзе существуют – по крайней мере на бумаге – ограничения на убийство перелетных птиц. Общественное мнение в ЕС склоняется в пользу охраны птиц; группы зоозащитников помогают государству поддерживать порядок в этой сфере. (Так, на Сицилии, где некогда процветала охота на хищных птиц, браконьерство запретили, а некоторые бывшие браконьеры стали орнитологами-любителями.) Если где ситуация и не улучшилась, так это на неевропейском побережье Средиземного моря. Здесь все стало еще хуже, как выяснилось во время моего пребывания в Албании и Египте.

Февраль 2012 года выдался в Восточной Европе самым холодным за последние полвека. Дикие гуси, которые обычно зимуют в долине Дуная, улетели к югу, спасаясь от морозов: около пятидесяти тысяч истощенных и обессилевших птиц очутились на равнинах Албании. Все до единой были уничтожены. Мужчины косили их огнем из дробовиков и старых советских автоматов Калашникова, женщины и дети носили тушки в город и продавали в рестораны. Многие убитые гуси были окольцованы исследователями на севере; один из охотников сказал мне, что видел кольцо из Гренландии. В Албании нет голода, однако доход на душу населения один из самых низких в Европе. Так что неожиданное изобилие диких гусей стало для местных фермеров и крестьян настоящим подарком судьбы, в буквальном смысле свалившимся на них с неба.

Самые восточные миграционные маршруты птиц через Европу проходят над Балканами; в Албании побережье Адриатики, в других странах опасно-гористое, изобилует болотами, озерами и прибрежными равнинами. На протяжении тысячелетий птицы, направлявшиеся из Африки на север, останавливались здесь набраться сил перед трудным перелетом через Динарское нагорье к местам гнездования, а осенью устраивались отдохнуть перед тем, как пересечь Средиземное море.

На протяжении сорока лет правления коммунистического диктатора Энвера Ходжи Албания оставалась полицейским государством; территорию страны испещряли тысячи грибообразных бетонных бункеров, границы были на замке. Тоталитаризм уничтожил традиции и структуру албанского общества, однако птицам в те годы жилось неплохо. Привилегию владеть личным оружием и охотиться Ходжа оставил исключительно за собой и ближайшим своим окружением. У него был охотничий домик на побережье, где он раз в год проводил неделю. (По сей день в национальном Музее естественной истории выставлены чучела птиц – охотничьи трофеи Ходжи и прочих членов политбюро.) Но сколь-нибудь существенного урона миллионам перелетных птиц горстка охотников причинить не могла, а отсталость командно-административной экономики Албании и отсутствие иностранных туристов на пляжах позволили сохранить богатство прибрежной среды обитания практически в первозданном виде.

После смерти Ходжи в 1985 году государство перешло к рыночной экономике; период выдался непростым, в какой-то момент Албания едва не скатилась в анархию, население взламывало и грабило оружейные склады, в результате чего на руках у рядовых граждан оказалось множество винтовок военного образца. И даже после того, как в стране навели порядок, албанцы не сдали оружие и, как легко догадаться, не очень-то охотно соблюдали какие бы то ни было законы. Потом экономика пошла на подъем, и молодежь Тираны, помимо прочего, демонстрировала свободу и богатство тем, что массово скупала дорогие ружья и использовала их для того, что раньше могла себе позволить лишь элита, – для охоты на птиц.

Через несколько недель после февральских морозов я познакомился в Тиране с молодой женщиной, которой очень не нравилось новое увлечение мужа. Она призналась мне, что они даже поругались из-за его ружья, которое, кстати, он купил в долг. Муж возил ружье в их «мерседесе» 1986 года, и женщина рассказала, как однажды муж свернул на обочину, выскочил из машины и принялся стрелять по птицам, сидевшим на проводе линии электропередачи.

– Хотел бы я его понять, – сказал я.

– Не поймете! – ответила она. – Я сама не понимаю, сколько мы с ним об этом ни разговаривали.

Однако же позвонила мужу и попросила его приехать к нам.

– Пошла такая мода, и меня друзья уговорили, – не без робости пояснил он. – Вообще-то я не охотник – в сорок лет уже охотником не стать. Мне как новичку нравилось, что у меня лицензия на оружие и хорошее ружье, при том что до тех пор я не убил ни одной птицы. Сперва меня это тешило. Было такое ощущение, как будто наступило лето и наконец ныряешь в океан. Или стоишь с мячом напротив ворот. Я частенько уезжал один в горы на часок. Официальных заповедников у нас вроде как нет, так что я стрелял все, что видел. Спонтанно. Но потом понимаешь, что убиваешь животных, – и уже как-то не тянет охотиться.

– Почему же?

Он нахмурился.

– Не нравится мне это. И друзья твердят в один голос: «Птиц совсем не осталось, ходишь часами, ни одной не видно». Страшно. Я был бы рад, если бы государство запретило охоту года на два, а лучше на все пять, чтобы птицы вернулись.