Конец лета

Но сегодня вечером Монсон решил не падать духом из-за своих предполагаемых родительских недостатков. Он проводит время с семьей, ему не мешают – это же хорошо, правда?

– Ну, как дела? – спросила жена, когда мальчики отодвинули десертные тарелки и уселись в гостиной перед телевизором.

– Неплохо. Мы ждем пробы из насосной и машины Роота. Но это уже формальности. Мы его взяли.

Монсон понимал, что две последние фразы он позаимствовал у Буре или Борга. Он теперь чувствовал к обоим городским полицейским бо́льшую симпатию. Нечто вроде невольного уважения, еще укрепившегося после того, как они не дали перевести Роота в городскую тюрьму. А ведь Монсон ждал, что именно это они и сделают. Украдут подозреваемого у деревенских легавых, припишут себе честь поимки преступника.

– Роот, видимо, собирался шантажировать Аронсона. Выторговать у того компенсацию за разрешение на охоту, которое, по его мнению, у него увели из-под носа. Но он чего-то не рассчитал, и Билли умер. Думаю, тело зарыто где-нибудь в лесу за насосной. Ищем не покладая рук.

– Роот так и не признался? – Малин положила ему на тарелку еще одну грушу в шоколаде.

– Он и не признается. – Монсон покачал головой.

– Почему?

– Потому что некоторые преступления столь ужасны, что преступник не признается, даже если его уличат. По двум причинам. – Монсон отставил тарелочку и поднял палец, совсем как Буре, когда тот приводил те же резоны самому Монсону. – Первое: признаешься в таком ужасе, как убийство ребенка, – и сам станешь ужасом. Злодеем. Родным и друзьям придется обрубить все связи с тобой и держаться от тебя подальше. Ты в один миг потеряешь даже ту малую поддержку, которая у тебя, может быть, еще оставалась.

– Поддержку? Но ведь есть улики. Если дело доходит до суда, то человек скорее всего виновен.

– Да, но здесь речь о чувствах, а не о логике. Людям очень трудно принять, что кто-то, кого они хорошо знают, может, даже отец или мать их детей, способен сотворить такой кошмар. Что ты жил с этим человеком – и ничего не замечал. – Монсон отпил кофе. – Пока признания нет, можно уговорить себя, что ошиблась полиция, а не ты сам. Человек видит то, что хочет видеть.

– М-м. – Малин налила себе кофе. – Это если исходить из того, что люди или хорошие, или злодеи до мозга костей. Что невозможно одновременно быть добрым приятелем или супругом и жестоким преступником. Хотя, – полувопросительно прибавила она, – какой-нибудь банковский грабитель вполне может оказаться хорошим отцом. А убийца – верным другом.

– Конечно, – кивнул Монсон.

– Но ведь не страх же потерять близких людей удерживает Роота от признания? – Малин подняла брови. – Друзей у него нет, даже его собственная семья едва ли на его стороне. Полдеревни указало на него задолго до того, как вы его взяли.

– Верно. Роот принадлежит к другой категории.

– В каком смысле? – спросила Малин, прежде чем Монсон успел поднять второй палец.

– Преступление, на которое он пошел, столь чудовищно, что он даже самому себе не в силах признаться, что совершил его. Обычное дело для людей вроде Роота, с завышенной самооценкой.

Малин поставила чашку.

– То есть ты хочешь сказать, что Роот, сколько бы доказательств вы ему ни предъявили, никогда не скажет, что сделал с Билли Нильсоном, потому что тогда ему придется признаться себе, что он – гнусное существо, убийца ребенка?

Монсон медленно кивнул и уже собирался что-то добавить, но тут в кухню вернулся Якуб с пустой миской в руках.

– А еще чипсы есть?

– В буфете, – сказала Малин. – Юхану тоже захватишь?

Якуб что-то буркнул в ответ. Монсон смотрел на спину старшего сына и вдруг вспомнил, что хотел кое-что у него спросить.

– Слушай, Якуб…

– Ага?

– Ты знаешь брата и сестру Нильсон? Маттиаса и Веру?

Якуб еще немного порылся в буфете и только потом обернулся.

– В каком смысле «знаешь»?

На резкий тон Монсон не повелся. Якуб сердито глянул на отца, но сдался.

– Да, я их знаю, но мы не дружим, если ты об этом.

– Какие они?

– Маттиас – спортивный парень. – Якуб пожал плечами.

– Так. А Вера?

Сын снова пожал плечами – на этот раз беспокойнее.

– Что «Вера»?

– Какая она?

У Якуба на лице появилось неопределенное выражение.

– Ее издалека видно. И слышно. Ладно, там скоро «Ищейки» начнутся, не хочу пропустить…

Он повернулся и сделал пару шагов к двери.

– У нее много друзей?

Якуб остановился на пороге.

– Не среди девчонок. – Он коротко улыбнулся. – А вот парням она нравится.

Моя любовь

Лето кончится, и мы уедем отсюда. Это твое давнее обещание. Помнишь его? Обещание, что будем только ты и я. Навсегда.