Конец лета

Вероника опустила дробовик, поставила его на предохранитель и знаком велела Исаку сесть на кровать. – Когда я разыскал Осу, она ужасно удивилась и так же ужасно разозлилась, – продолжил он свой рассказ. – Захлопнула дверь у меня перед носом, грозилась вызвать полицию. Потом немного смягчилась. Летом восемьдесят третьего ей было семь, и она помнит слишком многое.

Он снял перчатки, провел пятерней по светлым волосам.

– Оса старалась все забыть, и это не удивительно. Кому хочется помнить о том, что твой отец убил ребенка? – Исак снова попытался улыбнуться. – У меня была бурная юность. Детский дом, надзор над условно осужденным, несколько месяцев в тюрьме. В основном по мелочи. Кражи, угон машин, езда без прав. – Он устало махнул рукой. – Участие в разборках. Но я всегда знал, что насилие – это не мое. Я скорее из тех, кого бьют, чем из тех, кто бьет. Надеюсь, ты меня понимаешь.

Вероника поймала свое отражение в зеркале на туалетном столике и увидела, как сжались у нее челюсти – гримаса, напомнившая ей о матери. Она сделала над собой усилие и расслабила подбородок.

– После встречи с Осой я начал размышлять, – продолжал Исак. – Она-то уже сто раз все передумала, но для меня это было как гром среди ясного неба. Если наш отец убил ребенка… – Он запнулся, взглянул на нее с выражением покорности на лице. – Какие качества я мог унаследовать? Каков отец, таков и сын…

– И ты решил узнать больше? Ты приехал сюда, начал вынюхивать, разыскал меня в Стокгольме…

Исак медленно кивнул.

– Звучит по-дурацки, но я надеялся, что это меня куда-нибудь приведет. Я хотел понять, почему Томми сделал то, что сделал. Или же – доказать его невиновность. В общем, найти что-то, за что мы с Осой сможем уцепиться.

– Почему ты не рассказал этого в мотеле? После того, как мы…

– Я хотел, но не осмелился. Иногда проще соврать. К тому же ты мне нравишься…

Вероника глубоко вдохнула и выдохнула, пытаясь навести порядок в мыслях, вихрем проносившихся в голове. Странно, но возмущения почти не было. Скорее – решимость и удовлетворение. Словно она и впрямь чего-то добилась. Вероника была уверена: сейчас Исак говорил правду. Она даже понимала, зачем этот человек, защищаясь, громоздил одну ложь на другую. Теперь, когда его тайна раскрылась, Вероника видела, насколько брошенным Исак себя чувствует. Видела, какой он ранимый. Ей стало почти жаль его. Он тоже жертва, как и она сама. Еще один несчастный, который, сам того не сознавая, всю жизнь жил в тени лета восемьдесят третьего.

– Зачем ты положил камень на мамину могилу?

Он пожал плечами.

– Не знаю. В знак уважения. Может, чтобы попросить прощения, за себя и Осу. Глупо, я знаю. – Исак замолчал, отвернулся.

– И какую же зацепку ты надеялся найти в этой спальне? – спросила Вероника. Он снова пожал плечами.

– Не знаю. Ты рассказала, что твой папа ничего здесь не менял с того вечера, как пропал Билли, и мне ужасно захотелось увидеть эти комнаты собственными глазами. Что-то вроде последней попытки.

Вероника подошла к столику, в котором рылся Исак. Ящики были выдвинуты. Задвигая их, Вероника заметила украшения, блеск атласа… На столике – мамина фотография в рамке. Рядом с ней – ваза с двенадцатью прекрасными розами «магдалена», почти безупречный букет. Одна роза наклонилась – наверное, Исак задел. Лепестки нежные, словно бархатные. В воздухе пахнет цветами. Вероника не была здесь двадцать лет и, как и в комнате Билли, теперь словно шагнула прямо в детство. В этой спальне остановилось время. За приоткрытой дверцей платяного шкафа рядком висели мамины платья и жакеты. Вероника провела ладонью по ткани, наклонилась, вдохнула запах.

Моя девочка. Мой мышонок…

Исак двигался так мягко, что она не слышала, как он поднялся. Уловила движение краем глаза, обернулась, готовая вскинуть ружье. Но он подошел к окну и теперь смотрел на сад. Вероника закрыла дверцу шкафа. Дробовик она держала так, чтобы можно было снова быстро прицелиться.

– Как думаешь, он явился оттуда? Томми Роот, мой отец. Прошел через кукурузное поле и забрал твоего братишку?

– Может быть. – Вероника встала за ним и глянула через его плечо. Гром уже начинал ворчать, но лунное сияние пробивалось еще сквозь тяжелые тучи, волшебным образом превращая розовые кусты в сверкающий металл.

– У тебя не бывает такого странного ощущения, – тихо проговорил Исак, – что прямо рядом с тобой творится что-то, чего ты не понимаешь, хотя изо всех сил стараешься понять?

Вероника помедлила с ответом. Исак описал именно то чувство, которое двигало ею все последние дни. Неудивительно – ведь они оба участники одной и той же трагедии. Делят одно горе.

– Мои клиенты иногда спрашивают, что сделать, чтобы принять то, что принять невозможно, – сказала она. – Как объяснить то, что не поддается объяснению. Но на такие вопросы иногда просто нет хорошего ответа.

Исак медленно кивнул. Тучи в очередной раз поглотили луну, и сад погрузился в темноту. На горизонте уже сверкали первые молнии. Далеко над кукурузным полем мигали красные глаза ветряных великанов.