Конец – молчание

Однажды, вернувшись с работы, он застал ее спящей на диванчике, в столовой. Павла еще не было. «Умаялась и прилегла», – подумал Максим Фридрихович и тихонько поправил плед, которым была укрыта жена. Лица ее он не видел – Ольга лежала на боку, повернувшись к стенке и, как всегда, подложив под щеку ладонь. Вскоре пришел сын, Кесслер знаком попросил его не шуметь – мама отдыхает…

Но вдруг что-то толкнуло Максима Фридриховича. Он сообразил, что не слышит привычного ровного дыхания, вспомнил, что Ольга ни разу, пусть во сне, не шевельнулась. Леденея, чувствуя, что случилось самое страшное, он подошел к жене, дрожащей рукой отвел светлую прядку волос, в которой почти незаметна была проседь, дотронулся до маленького, всегда розового, уха с дешевой бирюзовой сережкой. Оно было холодное, белое, а нежная голубая капелька казалась на его восковом фоне грубо-синей…

Максим Фридрихович считал, что после смерти жены ничто уже не может его потрясти, ввергнуть в смятение. И все же!

Как-то в пасмурный ноябрьский день мальчик-помощник заглянул к Кесслеру:

– Дядя Максим, вас там внизу ожидают!

«Кто бы это мог быть? – недоумевал Кесслер, спускаясь. – Если какой-нибудь радиолюбитель, так ему должно быть известно, что у меня государственными запчастями не разживешься, лучше идти в магазин…»

У входа, под навесом, стоял пожилой мужчина в макинтоше. Максим Фридрихович видел его впервые.

– Вы ко мне?

– К вам. Не узнаете?

Кесслер пристальнее вгляделся в лицо незнакомца, затененное обвисшими от дождя полями фетровой шляпы, и неуверенно произнес:

– Господин Муслимов?

– Почему «господин»? И что это за церемонии? По документам я такой же советский гражданин, как и вы, штабс-капитан… Не найдется ли где-нибудь спокойного местечка, чтобы нам немного побеседовать? Дождь льет как из ведра, а то можно было бы устроиться в сквере.

Кесслер повел нежданного гостя в переговорный зал. Что тому нужно? Они были едва знакомы! Когда-то Джеваншир Муслимов жил в Баку. Потом устроился переводчиком царского консульства в Тавризе, занимался подпольной торговлей наркотиками, в чем неоднократно бывал уличен. Но всегда почему-то выходил сухим из воды.

«Неужели он думает, что я, дожив до пятидесяти, стал курить гашиш? А может, собирается соблазнить меня бангом, который так популярен в Персии? Или надеется, что я окажу ему помощь в сбыте? Ну, уж – дудки…»

Они еле нашли свободную скамейку в огромном зале – дождь загнал сюда тех, кто и не ожидал междугороднего разговора. А когда все же сели, Муслимов наклонился к Кесслеру и, боясь быть услышанным, хотя вокруг стоял сплошной гул, прошептал, еле разлепляя губы:

– Вам привет от Шелбурна.

Максим Фридрихович молчал.

– Сейчас он, правда, не майор, а полковник, но это не меняет дела.

Заметив, что кровь наконец снова прилила к лицу собеседника и тот стал глядеть более осмысленно, Муслимов, после паузы, заговорил:

– Вы не можете быть на нас в обиде: лет пятнадцать, по-моему, вас никто не тревожил. Но сейчас нам требуется содействие. Полковник сказал, что вы с ним старые друзья и не откажетесь мне помочь. Так вот, нужно срочно навести справки об адвокате Красовском, который арестован в двадцать втором году. Отбыл ли он срок? Если да, то где сейчас находится? Это – первое, самое главное. Потом будет еще несколько мелких просьб…

Максим Фридрихович по-прежнему молчал. Но Муслимов не обращал на это внимания. Считал, видно, что, оправившись от шока, опытный разведчик, каким представлялся ему Кесслер, уже прикидывает, как выполнить задание «старого друга».

– Сегодня у нас, кажется, вторник? Давайте встретимся тоже во вторник, на следующей неделе. Здесь же. Думаю, нам хватит времени, чтобы кое-что разузнать. Как вы считаете?

– Хватит, господин… товарищ Муслимов.

– Вот и отлично! – Собеседник Кесслера медленно встал, поднял воротник прорезиненного плаща, еще глубже надвинул на лоб отсыревшую шляпу и направился к выходу.

А Максим Фридрихович – прямо с работы – в НКВД.

– Как тебе все это? – Нури Алиевич уже давно стоял позади Горина. Но тот его не замечал. Папка с делом Кесслера лежала рядом с пустым стаканом.

– Вай, вай! Чай не пил, курабье не ел, халву – тоже… Разве у вас такая, как здесь?

– Ладно хвалиться-то! Все у вас лучше! Чай – лучше. Халва – лучше. Шпионы – и те лучше: сами приходят…

– Завидуешь, ага? Завидуешь… – Кулиев осторожно обнял Сергея Васильевича, помня о его больной спине. – Собирайся, поедем ко мне, раз ты в одиночку не ешь. Там поужинаем по-нашенски и кое-чем согреемся. Мы с матушкой тебя сегодня живо обработаем: она – по своей линии, я – по своей. И выдам я тебе, Горин, один вариантец. Надо только его поточнее обговорить. Давай я помогу тебе расстаться с креслом, горемычный!

Нури Алиевич бережно поддерживал Горина, пока тот, морщась и кряхтя, выбирался из глубоких недр кресла. И все приговаривал: